Не глядя на старика, покраснев от смущения так, что даже капельки пота выступили на лбу, Колька взял пилу.
— А ты ничего, не тушуйся, — глянув на Кольку и улыбнувшись всепонимающе, сказала женщина. — Не расстраивайся. — И похлопала его по плечу. — С кем не бывает! Передай своему точильщику, пусть не унывает. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
В свой первый рабочий день Колька устал так, что едва добрел до дома. Уходил, было темно, и возвращался — тоже темно.
Во дворе возле парадной его окликнули. Из-за оплетенной проволокой поленницы дров выскочили дворничихин сынишка, десятилетний Шурка, и с ним еще такого же возраста пацан.
— Смотри, что у меня есть! — похвастался Шурка и, пошарив в кармане, достал автоматный патрон. — У нас и еще есть!
— Ты где их взял? — спросил Колька.
— Нашел.
Колька протянул руку, но шустрый и хитрый Шурка проворно отскочил.
— Ага, не возьмешь!
— Дай сюда! — прикрикнул Колька.
— Фигушки! — уже из-за поленницы отозвался Шурка. — А мы много набрали. Знаем, где они! Знаем!
— Пальцы поотрывает, — по-взрослому предупредил Колька. Ему не хотелось сейчас ловить Шурку, бегать за ним по двору — очень уж устал.
В квартире было холодно. Печь выстыла так, будто ее не топили неделю, к железу противно притронуться.
Он присел на диван. Хотелось, не раздеваясь, лечь и полежать хотя бы немного. Но Колька знал — надо побороть усталость. Нельзя сдаваться, допускать себе поблажки. Знал это еще с голодных блокадных дней. Выживали не просто те, кто оказался физически сильнее, а кто был упорнее. Он вышел на кухню, зажег лампу-«коптилку», расколол несколько поленьев и затопил печь. Маленькая «буржуйка» нагревалась так же быстро, как и остывала. Уже через минуту бока ее стали теплыми. Захрустел выведенный через форточку жестяной рукав. Во вьюжные дни его забивало снегом и печь чадила, приходилось длинным проволочным крючком прочищать рукав. Это было просто сделать, потому что Колька жил на первом этаже. А сейчас печь топилась хорошо, она весело, громко гудела, и по тонкой жести рукава вроде бы бежали в одну сторону мелкие проворные жучки, скребя жесткими лапками.
Надо было приготовить что-то поесть. Колька решил сварить суп. У него оставалось несколько картофелин и кулечек перловки. Сначала он пожалел крупу, хотел оставить, а потом решил, что сварит суп на несколько дней, и настоящий. Потому что был у него сегодня вроде бы праздник. Он выбрал самую большую кастрюлю, положил туда картофелины и налил до краев.
От печи веяло жаром. Бока ее сделались малиновыми, в комнате стало тепло. Колька разделся. А когда в кастрюле закипела и забурчала вода, запахло варящейся картошечкой, он и совсем повеселел. Ложкой подцепил из кастрюли. Объедение! Колька предвкушал, как нальет сейчас целую тарелку и будет есть. И еще останется на завтра! Он думал, что если бы каждый день ел такой суп, то не только стул, а даже и кресло поднял бы.
С лестницы в дверь в коридоре постучали. Кто-то бил в ее нижнюю часть ногой, не сильно, но настойчиво. Это оказался Шурка.
— Можно к тебе? — спросил он неуверенно.
За Шуркой жался его приятель.
— Заходите. — Колька впустил ребятишек.
— Ой как тепло у тебя! — воскликнул Шурка, осматриваясь. Он понюхал пар от кастрюли, облизал губы, сглотнул, но Кольке ничего не сказал.
— Ты зачем пришел-то? — спросил Колька.
— Да так. Холодно очень. А Петька ноги промочил.
— Да немножко, — сказал Шуркин приятель, по-прежнему прячась за его спиной.
— Грейтесь, — разрешил Колька. Но видимо, ребята пришли вовсе не для того, чтобы греться.
— А можно, я в печку патрон положу? Один только? — спросил Шурка, косясь на дверцу, за которой метался огонь.
— Ты что, с ума сошел? — возмутился Колька.
— Бабахнет, и все. Ничего не будет, не бойся.
— Это винтовочный сильно стреляет, автоматный не очень. Мы уже пробовали, — пытаясь уговорить Кольку, поспешно добавил Петька.
— Что, вам за блокаду не надоело, как бабахает? — сказал Колька.
— Да один раз всего! Интересно! Ты не бойся, — не унимался Шурка.
— Нельзя!
Ребята приуныли, стояли молча. Колька вышел на кухню за поварешкой, а когда вернулся, Шурка сказал ему:
— Мы пойдем. — И направились к дверям.
Колька выпустил их. Он видел, как они сразу же бросились бежать и, оказавшись на порядочном расстоянии от парадной, возле поленницы дров, быстро, наперебой стали что-то говорить друг другу, оглядываясь на парадную.
Колька мыл на кухне тарелки, когда в комнате грохнул выстрел. Кастрюля, подпрыгнув, гулко цокнула по металлическому настилу. Крышка с нее слетела и покатилась. Забулькало, зашипело.
Колька понял — беда! Вскочив в комнату, поднял кастрюлю. В дне ее было пробито рваное отверстие, из него хлестал суп. Обжигая пальцы, Колька помчался с кастрюлей на кухню, швырнул в таз. Пока бежал, половина супа вытекла. Чуть не плача от обиды и злобы, он выбежал на улицу.
Шурка с Петькой прятались где-то за дровами.
— Ну вы мне еще попадетесь! — погрозил в темноту Колька.
— А мы тебе и в трубу можем кое-что подсунуть, — отозвался из-за поленницы Шурка.
Несколько дней Колька в мастерской работал один. Побыв вместе с ним час-два, Элла Вадимовна и Казик уходили «на вызов» — это значило, что где-то произошла небольшая авария, — а возвращались они только с темнотой. И еще работали пару часов, прежде чем разойтись по домам. Казик и днем иногда заскакивал в мастерскую. То инструмент взять, то какую-нибудь деталь.
— Привет, осколок! — всякий раз насмешливо кричал он, не глядя на Кольку. — Ну как шубка, греет?
Игривой походочкой, которая сама по себе вроде бы уже говорила: «Ну, ну, посмотрим, что ты здесь делаешь?», направлялся к Кольке, останавливался рядом, смотрел, как тот шурует напильником по железу. Стоял, засунув красные, озябшие руки в карманы брюк, чуть слышно насвистывал. И, будто вспомнив что-то очень важное и срочное, торопливо уходил, неизменно крикнув от дверей: — Будь здоров, маэстро! Не кашляй!
А в это утро, когда Колька пришел в мастерскую, ни Эллы Вадимовны, ни Казика там уже не было. Он испуганно подумал, что, может быть, опоздал. Но за окном было еще сумеречно, в фиолетовой дымке терялись очертания даже самых ближних предметов. Значит, был очень срочный вызов, и они ушли, не дождавшись Кольки.
Примерно через полчаса Казик вернулся в мастерскую. На этот раз он ничего не сказал Кольке. Лицо у него было озабоченным, серьезным, лицо человека, которому сейчас не до шуток. Минут через двадцать снова прибежал, потом — еще раз. Перехватив Колькин вопросительный взгляд, на мгновенье приостановился, раздумывая, и подошел к нему.
— Вот что, сделай-ка прокладку… такую же, — и положил на верстак кусок изжеванной резины. — Можешь сделать? Только побыстрее. Я за ней приду.
Колька не успел еще выполнить поручение, когда он вернулся.
— Ну как, готово?.. Ладно, я там доделаю. А ты приготовь еще несколько, понадобятся.
Чуть позднее в мастерскую забежала незнакомая женщина, спросила поспешно:
— Где Томилина? Еще не вернулась?
— Нет.
— Что они там застряли! Когда вернется, пусть к директору зайдет. Срочно!
Такого еще не бывало. И Колька понял: случилось что-то серьезное.
Он очень торопился. Ему все казалось, что Казик вот сейчас прибежит, и он беспокойно посматривал на дверь. Но Казик не появлялся долго. А вернувшись, с язвительной усмешечкой глянул на Кольку.
— Трудишься, пчелка?
— Вот, все готово. Что еще делать?
Казик взял прокладку, повертел ее.
— Ничего сляпано, талантище!
— Что еще, давай?
— А тебе Элла Вадимовна разве не говорила?
— Нет.
Казик осмотрел верстаки.
— Распили пополам эту штуку, — и подкатил Кольке тяжеленную свинцовую чушку. — Только побыстрее.
Он еще постоял рядом, наблюдая, как Колька закрепляет чушку в тисках, и отошел, притих у своего верстака.
Колька начал пилить.
Свинец, по сравнению с железом, мягок, его можно резать ножом и, казалось бы, что стоит распилить ножовкой: раз-два — и готово. Но лишь полотно ножовки вошло в чушку, оно будто увязло там, ни вперед ни назад. Заклинило, и все!
Колька вспотел, даже рубашка прилипла к спине. А проклятая пила почти не вгрызалась в свинец, будто Колька ломом, а не пилой водил по чушке.
— Ну как дела двигаются? — спросил Казик, через плечо глянув на Кольку. — Ты поторапливайся, не спи.
— Двигаются, — буркнул Колька. Снял пальто, положил рядом на табурет.
Казик вышел куда-то, а Колька пилил до тех пор, пока не закружилась голова и перед глазами поползли темные расширяющиеся круги. Чтобы не упасть, он уцепился за край верстака, присел на табурет. И, выждав немного, пересилив минутную слабость, снова поднялся.
