С большим трудом Женька отделался от нас. Вовка Самохвалов пытался высказаться:
- По данным Парижского дома моделей, средний рост женщины сто пятьдесят семь сантиметров. Объем бедер...
Сенечка Пыж подскочил от возмущения:
- Какой глубокий специалист! - кричал он на Вовку. - Неужели ты, одеколонная башка, так и не понял, что есть вещи значительнее дома моделей?
- Отставить дебаты! - вмешался Андрей Косырев. Он был рядовым, но вмешивался всегда вовремя, и его слушались так же, как сержанта Богданова. - Женькина жена - славный парнишка! И точка.
В последующие дни мы часто видели Людочку. В скверике на скамеечке она поджидала мужа. Женькина жена была похожа на приветливый костерчик, возле которого хотелось погреться. Кто-нибудь из нас случайно проходил мимо и останавливался поболтать с семейными людьми.
Людочка запомнила нас по именам и знала, с кем и о чем интереснее говорить.
Вовка Самохвалов красовался перед ней позой и голосом, и мы не пресекали этой самодеятельности. Пусть его, не страшно!
С Сенечкой Люда говорила о взглядах на прекрасное, а мне сказала наедине:
- Саша, вы не пробовали писать? Попробуйте.
И я признался ей в том, что скрывал от всей роты, - признался, что сочиняю стихи. Как она посмотрела на меня! Будто я нашел драгоценный клад и отдал ей половину.
Сержант Богданов вразумлял нас:
- Совесть ваша где? Жена к Доброву приехала на одну неделю, и ему не нужна общественная поддержка.
Но нам один раз пришлось поддержать Женьку.
В воскресенье, согласно плану, проводился массовый кросс. Маршрут шел по главной аллее, затем по шоссе, заворачивал у железнодорожного моста и возвращался в военный городок. Финиш с флагами, оркестром и публикой был на стадионе.
Мы бежали всей ротой кучно. Девушки улыбались нам, старухи крестились: господи, и в праздник-то гоняют солдатиков!
На повороте Женька выдохся и стал отставать. А у городка в толпе женщин стояла Людочка.
Володька Самохвалов выгнулся бубликом и рванул вперед, как на личное первенство. Мы потянулись за ним, и Женька остался один, далеко ото всех. Тогда я тоже поотстал, и Андрей, и Сенечка.
- Женька, жми!
- Женька, Людочка смотрит!
- Давай, комсорг!
Мы вбежали на стадион все четверо в ряд и не самые последние. Сержант нас отчитал, мы и не оправдывались, а Женька шепнул:
- Спасибо, ребята!
На Женькино счастье, половина нашей роты дней пять работала на уборке городка. Ясное дело - лето: все ремонтируется и приводится в порядок. Но тут еще событие в воинской жизни - комиссия едет из Москвы. Проверка! Какой солдат не знает этого слова?
В военном городке белят и красят все, к чему можно приложить кисть. В натуральном, нетронутом виде остаются только небо и трава. Кусты стригут, деревья подрезают, посыпают песочком дорожки, вывешивают лозунги, расставляют стенды. Женсовет моет окна в Ленкомнатах, художники рисуют портреты маршалов и отличников боевой подготовки.
Мы красили заборчик вокруг сквера и обкладывали дерном газоны. Людочка сидела на скамейке в кустах сирени, и мы великодушно отпихивали комсорга от ведерка с краской:
- Напоследок с женой посиди. Уезжает ведь завтра.
- Завтра утром, - потухшим линялым голосом уточнил Женька.
Андрей Косырев чертыхнулся, а Сенечка потряс кистью:
- Ну почему в военных городках признают только два цвета: или нахально-голубой, или невыносимо-коричневый?
- У нас есть и охра, - успокаивал Сенечку Андрей.
Но думали мы не о краске. Мы привыкли видеть Людочку вблизи, а завтра ее уже не будет.
Не знаю, зачем я пошел к этой укромной скамейке, взять лопату или еще что, но я остановился за кустами и смотрел на Женьку и его жену. Мне очень хотелось подслушать те слова, что говорят при расставании. Я бы про них стихи написал.
Но я ничего не услышал. Оба они молчали. Зато я увидел, как много могут сказать глаза. Наш комсорг грыз травиночку и с такой нежностью глядел на жену, точно рассказывал ей о тех днях и ночах, когда он будет мечтать о ней. Будут зимы и метели, марш-броски и караулы, вьюги и пекло, ученья и работы, и всегда в нелегкой солдатской жизни будет светить, согревать единственная, любимая звездочка - жена.
А жена отвечала ему глазами: "Буду ждать тебя, буду думать о тебе. Сердце у меня одно и ты один. Пусть мысли мои помогут тебе. Пусть с тобой ничего не случится".
Людочкины глаза сияли и туманились, обещали и верили. Потому что если не верить, то как же жить человеку на свете?
На другой день мы докрашивали забор. Женька молчал и был похож на бледную, недопроявленную копию самого себя. Мы были не очень-то разговорчивы. Работалось скучно. Время тянулось мучительно долго.
Володька, в одних трусах, сидя на корточках, лениво и нехотя обкладывал клумбу кирпичами. Он поднялся, стройный, ловкий, словно вылитый из бронзы, повел загорелыми плечами и простонал:
- Эх, тоска! Хоть бы жена к кому-нибудь приехала!..
Сенечка так и окрысился на него. Он не дал Самохвалову слова сказать:
- Сам женись, жених неотразимый! Сам женись!
Женька улыбнулся мечтательно, ласково и сказал:
- Моя жена говорит, что самое лучшее время, когда ждешь и веришь. Веришь в свое счастье. Время ожидания полно надежд, а надежды всегда прекрасны. Может быть, они не все сбудутся, но ждать и верить хорошо! А, ребята?
Мы ничего не ответили. Что мы могли возразить, если это сказала Женькина жена!
