Окинув думкой жизнь земную,
Гляжу я робко в темну даль.
Не знаю сам, о чем тоскую,
Не знаю сам, чего мне жаль...
Ленька стоял, смотрел на него и не знал, как ему быть. Прятаться за деревом было неудобно, а выйти он не решался. Как часто бывает в подобных случаях, выручила его мошка или соломинка, попавшая в нос. Он громко чихнул.
Кривцов перестал петь, оглянулся, помолчал и громко сказал:
- Кто здесь?
Ленька вышел из-за дерева.
- Это я, - сказал он, краснея.
- Кто это? А-а! Здравствуйте! Вы - петроградский, у Секлетеи Федоровны Кочкиной живете? Учительницы сын?
- Да.
- Гимназист?
- Нет, я реалист.
- Реальное училище, значит? Понимаю, да. И в каком классе уже занимаетесь?
- Я - во второй перешел.
- Вона как! Молодец!..
Сказав это, Кривцов опустил голову и снова задумался, поглаживая и подергивая темную золотистую бороду. Ленька стоял рядом и опять не знал, что ему делать: бежать или ждать, что ему еще скажет председатель комбеда. Внезапно Кривцов положил мальчику на плечо сильную мужицкую руку и медленно, мечтательно с мягким упором на "о" проговорил:
- На этой дороге, под этими вот вековыми березами собрались однажды семь русских мужиков, собрались и заспорили: кому живется весело, вольготно на Руси?
- Да, - сказал Ленька. - Я знаю. Это у Некрасова.
- Знаешь? - обрадовался Кривцов. - Верно! Молодец! Да, написал об этих мужичках великий поэт скорби и гнева народного Николай Алексеевич Некрасов. И именно об этой дороге он сказал в своей драгоценной поэме:
Широкая дороженька
Березками обставлена...
- Почему вы думаете, что об этой, а не об другой? - удивился Ленька.
- Почему? А потому, дорогой, что Николай Алексеевич был наш земляк и множество раз по этой дороге ходил и ездил - на охоту и по другим разным делам. Его имение Грешнево находилось на той стороне Волги, за Николо-Бабайским монастырем...
- Я не знал, - признался Ленька.
- Значит, вы еще не проходили, - улыбнулся председатель и, помолчав, добавил: - Если желаете, зайдите ко мне, я дам вам почитать его биографию. У меня есть... Где моя хижина помещается, - знаете?
- Да, знаю. Там, где красный флажок над крыльцом?
- Вот, вот... Где флажок над крылечком. Ну, бегите... Это вам, кажется, мальчики из кустов машут?..
Только через неделю, поборов робость и застенчивость, Ленька отважился зайти к председателю.
Дверь с улицы была открыта. В просторных чистых сенях, попискивая, бродили большие белые цыплята. В горнице пожилая, но моложавая, очень некрасивая женщина, подоткнув синюю крашеную юбку, скребла косарем пол.
- Здравствуйте, - сказала она, выпрямляясь и смахивая со лба прядку волос. - Вы к Василию Федорычу? Его нет, он на огородах. Заходите, присаживайтесь, я сейчас сбегаю, кликну его.
- Благодарю вас... Спасибо... Я сам, - сказал Ленька. Он успел заглянуть в горницу. Черные, закоптелые стены. В углу иконы. Над столом одна над другой две полочки с книгами. На верхней полке - маленький школьный глобус. На стене - географическая карта полушарий, какая-то анатомическая таблица и портрет человека с прищуренным взглядом и высоким открытым лбом. Ленька уже знал в то время, что человек этот - Ленин.
Председателя он застал на огороде. Василий Федорович окапывал какие-то маленькие синевато-зеленые кустики.
- А-а, пришли? - сказал он, ставя босую ногу на заступ и протягивая Леньке руку. - А я вот занимаюсь, опыты произвожу. Пытаюсь произвести в наших местах помидор, или, как его иначе называют, томат... Уже второй год вожусь, а только, вы знаете, что-то не выходит. Болеют мои помидоры. Опрыскивать их надо, жидкость такая продается, я читал, бордосская называется. А где ж ее взять? Я ведь нищий, - сказал он, почему-то улыбаясь.
- Я тогда лучше зайду после, не буду мешать, - пробубнил Ленька.
- Куда вы? Полно вам. Пойдемте, пойдемте. Я ждал вас. Вы же хотели взять книжку. А у меня к вам тем более дело есть.
Он привел Леньку в избу. Пол уже был вымыт, и хозяйка раскатывала по нему серый, латанный во многих местах домотканый половик.
- Вот, возьмите, - сказал председатель, подавая Леньке тоненькую книжку в голубовато-серой бумажной обложке. - Читайте внимательно, ничего не пропуская... Там, где подчеркнуто синим карандашом, останавливайтесь и перечитывайте. Если что непонятно будет, - спросите, я объясню.
Ленька поблагодарил и взял книжку.
- А я вас вот о чем хотел спросить, - сказал Кривцов, роясь на столе и доставая из кипы бумаг какую-то пожелтевшую записочку. - Вы не знаете, что такое пау-пе-ри-зация?[24]
- Нет... не слыхал даже, - признался Ленька.
- Ну? А я думал, вы знаете. Не проходили еще?
- Нет.
- Жалко... А я читал тут зимой одну брошюру по аграрному вопросу, и вдруг эта самая пу... пе...
Кривцов засмеялся и помотал головой.
- Черт ее знает, - выдумают словечко!.. Ну, сам виноват, - учиться надо. Да вы присаживайтесь, - сказал он. - Что вы стоите? Вот на лавку или на табуреточку...
- Ничего, - сказал Ленька, присаживаясь на краешек табурета.
Кривцов ходил по избе и, поглаживая бороду, говорил:
- Я ведь, вы знаете, только один год в школу бегал. Мы - из тех самых, из мужичков Подтянутой губернии, Пустопорожней волости, уезда Терпигорева... Помните, у Некрасова?.. Вы вот в реальном учитесь, а меня прямо из школы папаша в высшее учебное заведение перекинул - в пастухи! А учиться хотелось. Не поверите, до слез хотелось. Я, бывало, если узнаю, что где-нибудь книга имеется... даже в другой деревне... готов ночью босый по снегу идти... А уж что за книги были! Тьфу! Смех, ерунда... "Бова-королевич" какой-нибудь, "Как мыши кота хоронили"...
Василий Федорович оборвал себя, остановился, посмотрел на черный задымленный потолок и с каким-то необыкновенным чувством, как молитву, прочел:
Эх, эх! Придет ли времечко?
Приди, приди, желанное,
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого,
Белинского и Гоголя
С базара понесет?!.
Потом помолчал, улыбнулся и сказал:
- Ну, вот, ведь и пришло оно, кажись. А?
- Кто? Почему? - не понял Ленька.
Но Кривцов не расслышал его. Он еще раз прошелся по избе, остановился у маленького кривобокого окошка, задумчиво постучал пальцем по ветхому, заклеенному во многих местах газетной бумагой стеклу и, грустно усмехнувшись, сказал, как бы отвечая на какие-то собственные, очень горькие мысли:
- А ведь не понимают, черти... Ни хрена, дураки пошехонские, не понимают!..
...В середине июня в уезде объявился атаман. Никому не известный доселе приказчик Хохряков из города Ростова объединил вокруг себя разрозненные отряды зеленогвардейцев и встал во главе кулацкого движения. Нигде подолгу не останавливаясь, этот новоявленный полководец разъезжал со своими головорезами из волости в волость, громил совдепы и комитеты бедноты, убивал коммунистов и сочувствующих, грабил потребительские лавки и шел дальше.
По вечерам Ленька слышал, как на завалинке у нянькиной избы шушукались бабы:
- А в Колдобине, бабоньки, чу, комиссара в колодце стопили...
- А в Больших-от Солях исполком хохряковцы сожгли...
- А в Никольском-от, чу, карателя ночью зарезали...
Однажды воскресным утром, когда Ленька чистил в сенях свои желтые скороходовские баретки, он услышал на улице громкий, не то испуганный, не то восторженный мальчишеский голос:
- Хохряковцы идут!!!
Не дочистив бареток, со щеткой в руке он выбежал на улицу. По деревне, в сторону Большой дороги, уже неслась, взметая пыль, целая туча мальчишек и девчонок. А навстречу им вваливалась в деревню пестрая и нестройная толпа пеших и всадников.
Впереди, на порядочном расстоянии от других, ехал на белой лошади человек в синем городском пиджаке, на котором странно и даже нелепо выглядела кожаная желтая портупея. Маленькую голову всадника венчала офицерская английская фуражка, в руке он держал стек. Под вздернутым смешным носиком щеточкой торчали крохотные усики.
Из толпы ребят уже показывали на всадника пальцами, и слышался восторженный шепот:
- Сам... Это сам... Вот убиться - это он, Хохряков!..
Следом за атаманом ехал знаменосец. На плюшевой темно-зеленой, тронутой молью портьере, на которой еще сохранились кисточки и медные кольца, белым шелком было нескладно вышито:
ВЪ БОРЬБЕ ОБРЪТЕШТЫ ПРАВО CBOЪ!
Рядом со знаменосцем красивый курчавый парень в лихо заломленной на затылок солдатской фуражке растягивал мехи тальянки и сквозь зубы напевал "Хаз-Булата"[25]. Остальные лениво и нестройно подтягивали ему...
Нянькина изба стояла второй от Большой дороги. Внезапно атаман зеленых повернул коня к открытому окошку, постучал стеком по подоконнику и хриплым пропойным голосом крикнул:
- Эй, хозяйка!
Няньки дома не было. Она еще до света ушла в село Красное - к ранней обедне. Из окна выглянула Ленькина мать. Увидев перед собой городскую женщину, празднично одетую (Александра Сергеевна тоже собиралась с ребятами в церковь), Хохряков как будто слегка опешил, приложил руку к широкому козырьку английской фуражки и сказал:
