И зачем только вообще в мире есть такое понятие, как расстояние между людьми? Для чего расстояние существует? Почему из‑за каких‑то там километров возникает столько переживаний? Надо же, сколько проблем создают метры, складывающиеся в километры. Безусловно, дружить на расстоянии можно, но со временем начнет возникать дискомфорт, постепенно перерастающий в отчаяние. Когда закончатся все слова, обещания и планы, человеку захочется просто прикоснуться к другу. Особенно если дружат парень и девушка. Просто прикоснуться… Разве это такое большое желание? Но нельзя. Не получается. Потому что расстояние. Потому что ты сидишь здесь, а он или она — за тысячу километров от тебя. И есть масса обстоятельств, которые мешают эти километры преодолеть.
Господи, ну почему два сердца не могут быть вместе, когда они страстно хотят этого? Почему если люди по‑настоящему дружат, нужно обязательно их разлучить? Почему они не могут жить рядом, а не за тысячу километров друг от друга?
Все эти вопросы вызывали во мне бессильную ярость, которую очень хотелось на чем‑нибудь выместить. И для этой цели я использовала подушку. Постоянно, когда на меня накатывает, я безжалостно бью свою подушку. И становится значительно легче. Когда эмоции вымещаешь на чем‑то, а не держишь в себе, чувствуешь заметное облегчение. Я била подушку, а потом просила у нее прощения: она же не виновата, что в мире есть расстояние…
Я не люблю последние дни августа. Именно в это время понимаешь, что лето заканчивается. Хоть тепло у нас до конца ноября, но тридцатого — тридцать первого августа подавляющее большинство отдыхающих в срочном порядке уезжает домой. Детям нужно в школу, взрослым — на работу. В сентябре и другие месяцы бархатного сезона приезжих детей на улицах почти нет. В основном едут к морю студенты, решившие махнуть рукой на первые лекции нового учебного года, и люди, что постарше — они могут отдыхать, когда хотят, не подстраивая свои планы под школу, институт или работу, на которой, скорее всего, являются начальниками.
Животные в дельфинарии чувствовали, что у меня подавленное состояние, и старались как‑то меня утешить.
Вот вчера морской котик Рики проникновенно заглянул мне в глаза и протянул рыбу, которую я дала ему на обед. Это так меня растрогало, что я обняла его за мягкую мокрую шею и всплакнула бы, если бы к нам не подошел Денис. Кстати, насчет Дениса. Я явно ему нравилась. Он всегда угощал меня шоколадками, готовил какой‑то фирменный чай, в котором я не находила ничего особенного, но, чтобы не разочаровывать парня, делала вид, что он мне нравится до умопомрачения, и даже в кино приглашал, в которое я не пошла.
Правильно сказала Катя — Денис очень хороший, чуткий и ненавязчивый, но… Я не могла ответить ему взаимностью. У меня не трепетало сердце, когда я думала о нем. Точнее, я вообще о нем не думала. Он не снился мне по ночам, меня не пронизывало каким‑то особенным током, когда Денис прикасался ко мне. Я видела его попытки завести со мной близкую дружбу, но… Чего скрывать? Все мои мысли были о Марате, который, наверное, уже вообще забыл о моем существовании.
Вечером я пришла домой и увидела маму, сидящую на кухне. Она не держала в руках телефон и не болтала без умолку, как это было в последнее время.
— А что ты сегодня так рано? — увидев меня, спросила она. — Некого спасать?
— Мам, я уже не работаю спасателем, — вздохнула я.
— Как это? — удивилась мама.
— Вот так… Ушла я оттуда. Теперь в дельфинарии работаю помощницей дрессировщика.
— Ну надо же! А мне почему не сказала?
— Мешать не хотела. Ты была свадьбой занята. Круглыми сутками занята.
— Никакой свадьбы не будет, — заявила она. — Во всяком случае, пока что.
— Почему? — настала очередь удивляться мне.
Мама поморщилась, как если бы съела что‑то кислое.
— Да тут такая история… Прямо целый сериал.
— Расскажи. Интересно послушать.
— Помнишь, я тебе говорила о преступнике, сбежавшем из тюрьмы?
«О Васе, — подумала я. — Еще бы не помнила. Этот маньяк меня поцеловал, и из‑за него разрушилась моя дружба с Маратом».
— Помню. О маньяке. И что?
— Никакой он не маньяк, — махнула рукой мама.
— Откуда ты знаешь?
— Сейчас расскажу. В общем, Тома стала с полтергейстом всякие организационные вопросы по поводу свадьбы решать, в частности, каким образом они будут обмениваться кольцами, если полтергейст неосязаем? Вот тут‑то все и выяснилось.
— Что выяснилось? — вытягивала я из мамы по слову.
И вдруг по ее щеке покатилась слеза.
— Что он не полтергейст! — с отчаянием воскликнула мама. — Все насмарку! Все! «Дом с привидениями» насмарку!
— Объясни толком, я ничего не понимаю!
— Полтергейст — не полтергейст! В доме Тамары жил сбежавший из тюрьмы преступник, — пояснила мама. И деловито добавила: — Не маньяк, кстати. Его за какую‑то финансовую махинацию посадили. Это в преступной среде считается круто.
— Подожди, я ничего не понимаю… Как это может быть?
— Легко и просто. В доме Томы есть чердак. Один вход в него на улице, там лестница стоит, а второй — в доме. Так вот преступник пробрался на чердак со стороны улицы, а еду воровал и прочее через люк из дома…
— То есть получается, из тюрьмы сбежал преступник, и так вышло, что он решил обосноваться на чердаке теть Томы? — переваривала я новости.
— Да, так все и получается. Он влюбился в нее и сделал предложение. Дальше ты все знаешь.
— И что же теперь будет? — удивлялась я.
— Пока не знаю. Но то, что накрылся мой проект «Дом с привидениями», — это знаю точно. А спектакли разыгрывать я не буду. Не хочу людей обманывать. Вот такая, Полина, жизнь сложная. Понадеешься на полтергейста, а он сбежавшим преступником окажется. Тома говорит, мужчина симпатичный…
Мама еще что‑то рассказывала, но я ее не слушала, думала о своем: «Это что же получается? Вася — не маньяк? Значит, он не сбегал из тюрьмы и в том доме‑развалюхе он живет, а не скрывается?»
Признаться, мне стало немного легче от осознания того, что меня поцеловал обычный парень, а не маньяк. Ничего это, конечно, не меняет, но уж лучше просто парень, чем какой‑нибудь извращенец.
— А Марат? Как у него дела? — вдруг спросила мама.
Я тоскливо посмотрела на нее. За то время, что она была занята предсвадебными делами, она словно жила в другом мире. Не видела мои страдания, не замечала, что я не хожу на работу, ее полностью захватили другие мысли. Что поделать, мама такая. Может выпадать из реальности на неопределенный срок, а потом опять в нее включаться и удивляться, сколько всего нового произошло за время ее отсутствия.
Наверное, это и к лучшему, что я сама все пережила. Я даже Фулате в жилетку особенно не плакала. Просто замкнулась в себе, а вернее, в своей комнате, и все.
— Марат? Не знаю, — пожала я плечами и, чтобы не распространяться, сказала: — Он уехал.
— Как уехал? — встрепенулась мама. — Куда уехал?
— Домой. Каникулы же закончились.
— А со мной почему не попрощался?
Я задумалась, а потом ответила:
— Он спешил. Очень.
— Поня‑ятно, — недоуменно протянула мама. — Правда, не думала, что он даже не попрощается. А вы? Вы что решили? Как будете общаться?
— Пока еще не решили. В процессе, — ответила я и, чтобы разговор не набирал обороты, направилась в свою комнату. — Ма, я к себе.
— Хорошо. А я Томе позвоню. Узнаю, как у них с «полтергейстом» дела. Интересно, она сообщит милиции или он будет у нее тайно жить?
— Да, интересно.
Сама не знаю, почему не рассказала маме обо всем произошедшем. Вроде бы у нас с ней налаженные отношения, больше похожие не на общение матери и дочери, а подруг. Во мне точно что‑то изменилось, если я даже с мамой не хочу откровенничать.
На следующий день я проводила Фулату и ее друзей. Раньше я очень боялась этого момента, думала, что сильно расстроюсь, но ничего такого не было. Я обняла ее, сказала, что буду скучать и что жду ее в следующем году, и помогла занести вещи в купе.
Фулата не обиделась на мою отстраненность. Она знала все подробности наших отношений с Маратом — то, как они зародились и закончились, и поэтому понимала, что все мои эмоции были отданы переживаниям по поводу разлуки с катамаранщиком.
— Держись, Полина, — сказала Фулата, когда мы оказались с ней наедине в купе. Она положила пакет с едой на столик, застеленный фирменной железнодорожной салфеткой. На столике стояла вазочка с простенькими цветами и лежало несколько шоколадных батончиков, за которые, как выясняется, когда они уже съедены, нужно платить. Африканка обвела взглядом купе и вновь обратилась ко мне: — Время раны залечивает. Твою оно тоже обязательно вылечит. Время — это волшебная мазь для таких вот ран. Знаешь, я не верю, что у вас с Маратом все закончилось. Вы так подходили друг другу… Как это по‑русски будет? Меня не оставляет недосказанности чувство. Как‑то не так все должно было закончиться. И вообще ваша дружба не должна была заканчиваться!
