— На мушку — не на мушку, — уклончиво ответил Сурмач, удивленный впечатлительностью обеспризорившегося Петьки. «Босота! Казалось бы, что с него взять… А поди ж ты, такое чуткое сердце».
В тот момент жила в чекисте профессиональная осторожность, замешанная на суеверии: «Не вспугнуть бы удачу!»
* * *
К решающему допросу Сурмач готовился не спеша, тщательно обдумывая каждую мелочь: как сам сядет, что в первую очередь спросит у Тесляренко, куда посадит его, какие вопросы задаст потом, где в это время будет находиться Петька, который должен, по замыслу Аверьяна, все видеть, и слышать, но быть неприметным.
Сурмач вызвал бывшего председателя Щербиновского сельсовета и, пока того доставляли из внутренней тюрьмы, предупредил Петьку:
— Увидишь и услышишь многое. Но чтобы сидел и — ни гу-гу. Твое дело смотреть и помалкивать. Дошло?
Конечно, дошло. Повторять такое Петьке без надобности. Он давно смекнул, что не шутки шутить привез его в окротдел ГПУ чекист, паренек догадывается, что разговор пойдет о тех, кто убил Кусмана и избил до смерти второго беспризорника, по кличке Ужак.
Забился Петька в угол, весь ощетинился, стал злым и настороженным. Ждет.
Конвойные привели Тесляренко. Тот уже научился держать себя, как многоопытный арестант. Вошел, руки назад. Стоял у стола, пока чекист не предложил ему:
— Садитесь. Ну что, Лазарь Афанасьевич, выдохлись мы с вами. Пришло времечко сказать: «Возьми ты свои куклы, отдай мои тряпки — я с тобой не играюсь», — бодрячком вел себя Аверьян, давая понять арестованному, что допросы в основном закончены.
— Что знал — сообчил, — заученно-монотонно, будто шарманку прокручивал, ответил Тесляренко.
Сурмач встал из-за стола, прошелся по кабинету, отвлекая внимание арестованного от того угла, где сидел Петька Цветаев. Остановился перед бывшим щербиновским председателем сельсовета.
— Ну, что мне с вами делать, Лазарь Афанасьевич, а? Может, вы и в самом деле не врете, правду, как она есть, выкладываете?
— Чистую правду, — взмолился Тесляренко, почувствовав смену в настроении чекиста. — Убей меня бог! Да чего бы это я с проходимцами путался? Хозяйство у меня справное, жена, дети малые. Мужики выбрали, доверие оказали, поручили блюсти Советскую власть. От добра добра не ищут. Ну, чуток перестарался. Так думал — оно для пользы дела! Но сглупил по недоумию. А вы научите, так мы за Советскую власть…
Он бы еще говорил и говорил, но Аверьян, не сумев справиться с собой, со своими чувствами, оборвал задержанного:
— Точка! Сейчас принесут полушубок и шапку.
— З-з-а-а-чем? — оторопел Тесляренко. И на мощном, бычьем лбу, испещренном вертикальными морщинами, как иная земля оврагами, выступили капельки пота. Они копились в ложбинках-морщинках, затем побежали по их дну. Но натолкнулись на высокие холмы — надбровные дуги, где и вспухли озерцами.
— Подписывайте протокол и… — Сурмач сделал длинную паузу, стараясь породить панику в душе задержанного, чтобы тут же ошеломить радостью, — домой! — Аверьяном в тот момент владело сложное чувство ненависти и брезгливости. Оно-то и заставило бросить задержанному ядовитую реплику. — Что это вас, Лазарь Афанасьевич, страх до пяток пробирает, если вы перед Советской властью, яко младенец новорожденный после купели?
— От человеческой слабости это, — ответил тот, уже приходя в нормальное состояние.
Аверьян читал бывшему председателю сельсовета протоколы всех его допросов. Тесляренко слушал внимательно, ловил слова, уточнял их смысл, а потом подписывал каждую страничку.
— Вот и все, — подытожил Аверьян.
В это время конвойные принесли добротный, белый, как первый снег на лугу, полушубок Тесляренко и мохнатую шапку из длинного собачьего меха.
Одевается Лазарь Афанасьевич и на радостях шепчет чекисту:
— А уж я в долгу не останусь: может, мешочек крупчаточки или полпоросеночка… Только шепните — куда…
— Ладно, дам адресок, — выпроваживал Аверьян задержанного. В нем клокотала ненависть: «Гад! Чекисту — взятку». Но надо было сдержать себя, иначе весь замысел — кошке под хвост.
— Шапку-то наденьте, — посоветовал Сурмач, — надует уши.
Очень важно было для опознания, чтобы Тесляренко принял «базарный» вид, стал таким, каким он был в Белоярове в махорочном ряду.
Лазарь Афанасьевич послушно натянул шапку на голову.
В этот момент Петька и узнал его. Поверив, что чекист намеревается отпустить «махорочника», кинулся к Тесляренко, вцепился в мохнатые отвороты белого полушубка:
— Это ты, ты Кусмана приштопорил! Ты!
Его ненависть породила такую дикую ярость: держит огромного плечистого дядьку за отвороты и смешно, по-петушиному подпрыгивая, бьет, бьет головой в лицо. А тот, ошарашенный неожиданностью, подавленный ужасом, пятился, стараясь отделаться от паренька.
— Петро! — прикрикнул Аверьян. — Перестань!
Но Петька уже не реагировал на слова, он хотел тут же, на месте разделаться с врагом. Пришлось Сурмачу оттаскивать Цветаева.
Усадил на лавку. А мальчишка от ярости как в лихорадке дрожит, глаза мутные-мутные.
— Мы тебе, гад, за Кусмана… жилы вытянем. Отпустят — все едино найдем! Сдохнешь — из могилы выроем!
Тесляренко стоял у стены и вытирал ладонью разбитый до крови нос.
— Науськали мальчишку!
Петька вновь было сорвался с места, но чекист опять его осадил:
— Уймись ты!
— Я знаю, какой махоркой ты торговал! — выкрикнул с обидой Петька. — Медикаментами. А с твоей махрой Колька Жихарь стоит! — Он сожалел, что не может добраться до ненавистного человека.
Вот теперь-то Тесляренко сник. Упоминания о медикаментах, о Николае Жихаре доконали его. Вытирает шапкой вспотевшее лицо, поглядывает с опаской на своего разоблачителя:
— Ну что, Лазарь Афанасьевич, будем пооткровенней? — спросил Аверьян. Важно было сейчас, пока еще Тесляренко не пришел в себя, не замкнулся, заставить его говорить. И даже не важно, о чем на первых порах, лишь бы говорил.
— А склад с медикаментами у Жихаря в доме! — выкрикнул Петька, вновь вскакивая со стула.
— Да не знаю я ни про какие медикаменты, — забормотал Тесляренко. — Чтоб я околел… Ну, насчет махры — было дело, — выдавил он из себя, но тут же оправдался: — Однако ж не возбраняется это по новым законам. У кого что есть — вези на базар.
— Законы знаешь, — гневно оборвал Сурмач разглагольствования допрашиваемого. — У кого ночевал в Белоярове?
— А зачем ночевать? С поезда — и на базар…
Да, по-прежнему не собирался Тесляренко откровенничать.
— Рассказывай, как справился с беспризорником, — потребовал Аверьян.
— Не расправлялся я с ним, — пробурчал Тесляренко, с опаской поглядывая на Петьку, восседавшего рядом с чекистом.
— Ну так как же все было?
Тесляренко насупился: не хотелось, ох не хотелось ему исповедоваться.
— На базаре я его приметил: вьется и вьется. Пошли — и он за нами…
— С кем пошли?
— Да ни с кем, сам я… Вижу — на пятках висит. Думаю, на кошелек зарится. Ну, увел я его в темное место, припугнуть решил. А он — с ножом. Отобрал нож и сгоряча пристукнул. Хоть у кого сердце не выдержит, ежели на тебя с ножом…
— Чем же ты его?.. — все напряглось в Сурмаче.
— Чем? — переспросил Тесляренко. Он явно выгадывал время, стараясь придумать что-нибудь, похожее на правду. Сжал кулак. Огромный кулачище! Посмотрел на него. — Вот этим, — сказал и, кажется, сам поверил. — Трахнул… И не думал, что такое хилое, такое негодное. Вижу: упал и словно бы не дышит. Душа у меня в пятки: человека пришиб. И — бежать, — уже охотно рассказывал Тесляренко.
Сурмач не выдержал, грохнул кулаков по столу.
— Врешь! Прутом его секанули. Сзади подошли. Не ждал мальчишка. Кто был второй?
— Колька Жихарь! — крикнул Петька.
Лазарь Афанасьевич притих, как сурок.
— Он рубанул мальчонку железным прутом? — требовал признания чекист.
Понял Тесляренко, что уже не выкрутиться ему, в отчаянии кивнул головой: «Он».
— И медикаментами он снабжал?
— Нет. На станции один… Ты ему золотишко, а он — товар.
— Кто такой?
— Не знаю… Я ему — гроши, он мне — что надо…
Присмирел Тесляренко, уже, казалось, сдался. Ан нет, все еще ходит вокруг да около. Почему? Что заставляет его скрывать дружков, когда и за то, в чем признался, уже положено — на всю катушку? Терять ему, казалось бы, нечего. Но поди ж ты, выкручивается, как гадюка под палкой. «А, может, правду говорит?»
— Кто тебя свел с ним?
— Да он сам меня нашел. Расторговался с картошкой, барыши подсчитываю, обмозговываю, что домой купить. Он подходит, улыбается: «Хочешь заработать?» А кто ж не хочет?
— Ладно. Послезавтра — базарный день, покажешь его, — заключил Сурмач.
