И больше ничего.
— Это что? — спросил Володька.
— Это — человек-буер, — сказал Генка.
Володька снова заглянул в бумажку.
— Где человек?
— Ты человек, и я человек, — сказал Генка.
— Правда? Всё-то ты знаешь, Генка. Умница ты. А буер где?
— Где, где! Что ты заладил! Это лист фанеры. Тут пробиваем две дырки и тут две. В эти дырки верёвку и в эти. Получатся лямки. Лямки на плечи, фанеру на спину — и готово! Надевай коньки — и ты человек-буер. Фьють! — Генка пронзительно свистнул. — Гони хоть через весь залив. Как на ракете. Понял?
— Понял. Как на воздушном шаре.
— Ты балда! — Генка разозлился. — Ты же знаешь, какой ветер в заливе! И лёд гладкий. А фанера будто бы парус. Понял?
Володька всё прекрасно понял. Это было здорово. Что ни говори, а Генка всё-таки голова! Человек-буер! Мальчишки всего города сбегутся смотреть. Но Володьке не понравилось слово «балда», и он упрямо покачал головой. И отвернулся. С равнодушным лицом. Будто ему всё равно.
— Ну, как хочешь, Володька, — Генка встал, — я тебя последний раз спрашиваю: будешь строить?
Он медленно пошёл к двери. Решительно взялся за ручку, но на пороге задержался и вопросительно взглянул на Володьку.
— А фанеру где возьмём? — деловито спросил Володька.
Генка просиял, подался к нему. Было видно, что ему очень хочется подбежать и всё поскорее выложить. Но он сдержался, подошёл не торопясь, будто бы нехотя.
— Всё продумано, — важно сказал он. — У нас в сарае стоит старый книжный шкаф, он, по-моему, никому не нужен. Иначе чего бы ему стоять в сарае? У него задняя стенка из фанеры. Как раз на двоих хватит.
Не простое это дело — приладить коньки к валенкам. Не всякий приладит. Очень даже просто запутаться в верёвках. Целая сложная система верёвок и палок. Надо, чтобы коньки были прикручены намертво. Палками стягивают верёвочные петли до тех пор, пока просторный валенок не станет совсем тесным. Сложное это дело.
Волоча листы фанеры, Володька и Генка появились на берегу, когда солнце уже садилось. В заливе было пусто — все разошлись по домам. Генка приуныл. Он жаждал признания и восторгов. Но Володька по горькому опыту знал, чем кончаются испытания новых изобретений. Особенно Генкиных. Поэтому он не очень-то печалился.
Спустились на лёд. Дул сильный и ровный низовой ветер с берега, по-местному — «гирловой».
— Ну и ветрище — без паруса несёт, — сказал Володька.
Генка уже возился с лямками.
— Да, здоровый, — рассеянно отозвался он. Володька попробовал приладить фанеру за спину. Как только он поднял её, ветер рванул, ударил тугим кулаком, крутанул Володьку на месте, и тот, не удержавшись, с размаху сел на лёд.
Протискиваясь сквозь ветер, к нему подошёл Генка, сел рядом, помог продеть руки в лямки. Потом Володька помог ему. Они ещё посидели немножко, не решаясь встать.
— Давай, Володька, чего тянуть, — сказал Генка, и они разом поднялись, держась за руки. И сразу же их понесло.
Ощущение было странное. Такое удивительное состояние: будто очень сильная рука ровно толкает в спину, всё быстрее, быстрее, быстрее, — кажется, вот-вот будет последний мощный толчок — и улетишь неизвестно куда. Страшновато и радостно.
Сначала они ехали, вцепившись друг в друга, напряжённые и испуганные. Но ничего не случалось, и постепенно страх проходил, а с ним и скованность. Они почувствовали, как плотно и мягко облепляет спину фанерный парус, будто он всегда был там.
Тело само собой откидывалось назад, опираясь, почти ложась, на плотную воздушную струю.
И от этого чувства могучей и бережной руки за спиной мышцы помягчели, расслабились — и пришло прекрасное ощущение полёта. Володька вспомнил, что такое с ним бывало во сне, и ещё он вспомнил, как всегда обидно было просыпаться.
Они попробовали опустить руки, чуточку разъехались, снова съехались, слегка оттолкнулись и, описав плавную дугу, сошлись далеко впереди.
Генка что-то орал, но Володька почти ничего не слышал: ветер уносил слова. Он разобрал только одну торжествующую фразу:
— Ну как, а?!
— Здорово! — прокричал Володька.
Лёд только издали казался совсем ровным. Да и вблизи не очень-то усмотришь маленькие бугорки и складки. Но коньки довольно ощутимо потряхивало на них, и только это напоминало мальчишкам, что они ещё не поднялись на воздух.
Лёд рвался из-под ног, сливаясь в зеленоватую ровную полосу. Володька смотрел вниз, и ему казалось, что коньки застыли на месте, а под ним бешено крутится земной шар. Володька не знал, сколько прошло времени. И наверное, не очень бы удивился, если бы вдруг увидел белых медведей. И Северный полюс. Такой, каким его рисуют на картах, — красный флажок на самой макушке Земли.
А потом случилась беда.
Володька смотрел, как Генка, согнув ноги в коленках, выписывает замысловатую кривую. И вдруг Генка налетел на узкую полоску снега и упал, загремев примороженной фанерой. Володька засмеялся, но Генка почему-то не поднимался. Потом он закричал. Как-то странно закричал, не своим голосом.
Пока Володька сообразил хлопнуться на лёд, его отнесло метров на сто от Генки. Всё ещё улыбаясь, он обернулся и крикнул:
— Чего разлёгся? Кати сюда!
Генка попробовал подняться, но не сумел. Он снова закричал и свалился на лёд. Володька хотел подбежать к нему, привстал, но ветер толкнул его в грудь, рванул фанеру за спиной и потащил по льду. Тогда Володька лёг на живот, высвободил руки из лямок и на коленях пополз к Генке.
Только тут он заметил, как далеко их унесло. Берег был едва виден — рыжий глинистый обрыв желтел узкой полоской там впереди. Володька оглянулся и увидел, что багровое плоское солнце касается уже нижним своим краем залива.
А лёд стал розовым.
Страх толкнул холодной змейкой, и сердце забилось часто-часто где-то высоко, у самого горла.
Володька пополз изо всех сил. Фанера мешала ему, он её бросил. И тотчас она поползла назад, как живая.
Генка сидел, держась за ногу, раскачивался и тихонько стонал. Лицо у него было сморщенное и испуганное.
— Что с тобой, Генка? — спросил Володька и затряс Генкино плечо. Генка открыл глаза, помотал головой.
— Нога, — сказал он, — я встать не могу.
Володька молча стал раскручивать верёвки, снимать Генкин конёк. Потом потащил валенок. Генка охнул и вцепился в голенище.
— Потерпи, Генка! Потерпи, — попросил Володька.
Он осторожно снял шерстяной носок. Нога у Генки сильно распухла в подъёме и посинела.
Володька попробовал растереть её рукавицей, но Генка так заорал, что Володька отдёрнул руки, будто обжёгся. Кое-как снова натянули носок и валенок.
— Как же ты так, а? — тихо спросил Володька.
— Не знаю, — сказал Генка и отвернулся.
Володьке показалось, что он всхлипнул. И от жалости и какой-то непривычной нежности Володька весь сжался. Ему стало жарко.
— Ты не думай, Генка, я тебя дотащу, ты не бойся, — торопливо сказал он.
— Я не боюсь. Только до берега не дотащишь. Далеко.
— Подумаешь, далеко! Ты садись на фанеру — как на санках поедешь.
Генка покачал головой.
— Далеко до берега, надо туда, — он показал рукой направо, — там рыбацкая дорога. Там нас подберут.
Санки получились хоть куда. Володька связал свой и Генкин ремни, приладил их к одной из лямок фанерного паруса. Он снял коньки, отдал их Генке. Так было легче идти. Сначала показалось, что тащить совсем легко. Ветер дул сбоку, а шёл он по той самой злополучной полоске снега, о которую споткнулся Генка.
А потом снег кончился, начался гладкий лёд. Ноги скользили и разъезжались, и Володька почувствовал, что ветер медленно сносит его в сторону, в глубь залива.
Он перебросил пояс через плечо, согнулся в три погибели и пошёл, упрямо раздвигая плечом ветер, считая про себя шаги.
Генка притих. Он полулежал на фанере, нахохлившись и закрыв глаза.
Стало совсем темно. Берег исчез из виду, только острыми точками горела цепочка фонарей. Очевидно, на набережной.
Володька досчитал до тысячи, сбился, снова стал считать. Потом это ему надоело.
Несколько раз он падал. Снова поднимался и, как заведённый, шёл дальше. Горячий пот тёк по лицу, собирался на носу в большую каплю. Володька сдувал её и тряс головой.
Он думал о том, что десятки раз читал, как двое попадали в беду и один выручал другого. Но в книжках было хоть и жутковато, но понятно. Потому что там такие люди были. Герои. На войне или геологи. А тут — Генка и он. И неизвестно, что ещё будет. Может, рыбаки давным-давно уехали. Что тогда делать? Против ветра им не дойти. Это уж точно. Очень глупо получилось.
«А всё Генка со своими изобретениями, — беззлобно подумал он. — Хотя нет, Генка здорово придумал, как вперёд ехать. Он только забыл придумать, как возвращаться. Самую малость недодумал… «Двадцатый век», — говорит. А получился девятнадцатый. «Бурлаки на Волге» получились. Из картины Репина».
