перестаёт копать и смотрит на меня.
– Решил, что ты сама мне скажешь, когда захочешь. Но мы друзья, и если тебе нужна помощь, я помогу.
Друзья.
Слёзы выступают на глазах, и я отворачиваюсь.
– Я делаю это ради него, – говорю я, протягивая ему фотографию, на которой изображены мы с Джоном, ту, которую сделал мистер Спенсер в качестве тренировки, когда мы смастерили своего первого призрака. Мы вдвоём смотрим в камеру, а силуэт миссис Тёрнер парит над нами.
Джордж в недоумении разглядывает снимок, и наконец я решаюсь сказать ему правду.
– Это мой брат Джон, – говорю я. – Болезнь забрала наших родителей и чуть не убила его. Я обещала им заботиться о нём, что бы ни случилось.
Слова легко слетают с губ, и я уже не могу остановиться, так приятно наконец во всём признаться. Я рассказываю ему, как мы с Джоном переехали к мистеру Спенсеру после смерти родителей и как мы стали подделывать эти ужасные фотографии ради денег. Я объясняю, как с помощью куска ваты и двойной экспозиции можно создать призрака.
– Это фокус, всего лишь мерзкий фокус, – говорю я, но мой голос срывается на крик. – Я не знала, что наша ложь причинит людям боль, но теперь я это знаю, и мне так стыдно. Мне безумно стыдно.
Я говорю быстро, я знаю это, но не могу остановиться. Мне нужно высказаться.
Он внимательно смотрит на меня, не произнося ни слова.
– Твой брат ещё жив? Ты говорила, что он умер.
– Конечно, жив. В тот день, когда я наткнулась на тебя в амбаре, он поехал с мистером Спенсером. Я притворилась беглянкой и пришла к дому уже вечером, чтобы никто не заподозрил, что я с ними заодно.
– Обалдеть, – говорит он снова и светит фонариком на снимок. – Да, тайна что надо.
Я заставляю себя улыбнуться.
– Думаешь, я плохая?
Джордж молчит. Одной рукой он теребит сухие листья на земле, а другой вертит фонарик.
– У тебя не было выбора, – говорит он, затем встаёт и светит фонарём в ямку. – Я считаю, что людей обманывать нельзя, но не уверен, что поступил бы иначе, окажись я на твоём месте.
Я думаю, не рассказать ли ему о сиянии и о тенях, которые хотели затянуть туда Джона, но я не знаю, как это сформулировать. Надо ещё рассказать о фотографии Чарльза и мерцающем силуэте женщины позади него. Он ни за что не поверит. Он подумает, что я морочу ему голову, особенно после того, что я ему только что рассказала, да и сама я с трудом в это верю.
Но что же я тогда увидела в ярком свете? Будто совершенно иной мир, окно в тонком месте, возникшее там, где мир живых столкнулся с миром духов.
Он смотрит вниз, на долину и дом.
– Так ты считаешь, что там все врут?
– Конечно, Джордж. Все они просто хотят вытянуть у людей деньги. Есть только наш мир, и больше ничего.
– Я так не думаю, – говорит Джордж и снова включает фонарик. Яма, которую мы выкопали, уже достаточно глубокая, так что мы укладываем туда газетные вырезки и вату, а сверху засыпаем землёй, приминая её руками для надёжности.
Фотографию Джона я не закапываю, не могу заставить себя положить её в землю. Я складываю её пополам и прячу в платье. Никто её не найдёт, если я буду всегда носить её с собой.
– Почему мы прячем всё это сейчас?
– Если они обнаружат это, нас тут же выгонят, – говорю я. – Дама, управляющая Орденом, обожает выводить мошенников на чистую воду, хотя я уверена, что она сама ничем не лучше. И куда бы мы ни поехали, мы везде будем изгоями. Обещай, что никому ничего не скажешь.
Джордж кивает.
– Обещаю. А ты не думала, что они выгонят только его, а тебе и Джону позволят остаться? Ты ведь просто выполняла его приказ, и они не станут наказывать детей так же сурово, как взрослых.
– Сомневаюсь, – говорю я. Действительно, из всех мест, где мы побывали, здешние жители проявили ко мне больше всего доброты, но на самом деле они такие же, как все.
– Ты не обязана этим заниматься, – говорит он, топая ногой по мягкой земле, чтобы хорошенько утрамбовать. – Ты можешь всё прекратить, если захочешь.
– Нет. Ты не понимаешь.
– Мама говорит, что мы сами решаем, грешить или нет, а ложь – это грех.
Я отворачиваюсь. Как глупо с моей стороны надеяться, что он поймёт, и вдруг я начинаю злиться на него. Никакой он мне не друг, если он так считает.
– Слушай, мне пора, – говорит он. – Папа уехал в город на несколько дней, так что я постараюсь скоро опять прийти.
– Не утруждайся, – говорю я. – Раз ты такой идеальный, живи своей глупой, никчёмной жизнью и забудь обо мне. Видеть тебя не хочу.
Он хмурится и пожимает плечами, затем бежит прочь между деревьями в сторону своей фермы, и я снова остаюсь одна в лесу.
Слеза катится по щеке. Надо было выдумать для него какую-нибудь тайну. Зря я сказала правду. Зря я доверилась ему.
Я бегу по лесу через прогалину, где похоронена Аннабелль, и спускаюсь с холма. Сквозь слёзы я вижу, как за мной следуют тени, они поджидают меня и во дворе.
Не обращай на них внимания. Просто не обращай внимания, и они исчезнут.
Я перебираюсь через каменную стену и прыгаю во двор. Тени повсюду, их больше, чем раньше. Они скользят вокруг дома, и сквозь слёзы мне кажется, будто их силуэты трепещут.
Они обступают меня, и я чувствую их руки на моих запястьях, их пальцы сжимаются. Я падаю на землю, и они тянут меня по холодной, мокрой траве.
Я брыкаюсь ногами и руками, беззвучно кричу не своим голосом, но они не отпускают. Они тянут меня дальше, по брусчатке, мимо тёмных очертаний зала собраний.
Я извиваюсь и выгибаюсь, но их слишком много, и хватка у них крепкая.
Тени склоняются надо мной и зажимают мне рот, и вблизи я вижу их белые глаза и губы. У некоторых седые волосы развеваются на ветру, словно нити ваты.
Это сон. Это просто сон.
Они продолжают тянуть меня к тёмной фигуре, стоящей отдельно от остальных возле каменной стены. Это женщина, я вижу по её очертаниям, и в лунном свете её белые волосы струятся по плечам.
Я не выдумываю. Они настоящие. Джон их тоже видел, хоть и не признаётся теперь.
Начинается дождь, проливной, холодный, и ветер хлещет вокруг нас.
– Что вам нужно? – спрашиваю я, и женщина протягивает руку.
– Где он?
В ушах гудит, и внезапно полоса света прорезает пространство между нами, рассекая ночную тьму. Тени выпускают меня и возвращаются в сияние. Они привели меня. Свою работу они выполнили, но я не знаю, что они хотят показать мне. Свет такой яркий, что я едва могу смотреть на него. Вдруг
