Крест рухнул в церковную ограду, и земля отозвалась долгим и тяжким гудом. Толпа качнулась, запричитала, закрестилась, с лютой ненавистью и страхом глядя на комсомольцев.
Какая-то патлатая кликуша ударила в голос:
- Конец свету пришел! Сатанинские слуги! В геенну огненную их!
Послышались угрозы. Комсомольцы подобрались, плотнее встали. Вася Проскурин щупал синими глазами-льдинками толпу.
Несознательность проявляете, граждане! Наговоры слушаете. - Вася перевел глаза-льдинки на кулаков, голос его поднялся выше. - А в церкви да! В церкви сделаем зернохранилище для нашего колхозного хлеба. И никто слышите, никто! - не остановит нас!
И такая сила прозвучала в этих словах, что толпа замолчала и по одному, по два начала растекаться. Остались одни пацаны.
Первым делом мы осмотрели крест и разочаровались. Он был совсем не золотой, а железный. Вдобавок - пустой внутри. Интерес к нему сразу пропал.
* * *
Вечером мы зорили воробьиные гнезда в амбарах, которые стояли на отлете от села, возле кладбища и церкви. Больше всех назорил Федька и сложил их себе за пазуху. Потом играли "в сыщики-разбойники" и кидались яйцами.
Доигрались до темноты.
И тут кто-то сказал, что сейчас любой струсит пойти на кладбище. Сейчас там мертвецы из могил поднимаются. Федька, который в этих делах разбирался лучше всех, уточнил, что мертвецы поднимаются после двенадцати и разгуливают до третьих петухов, а сейчас еще и одиннадцати нет. Но сам пойти на кладбище наотрез отказался.
- Значит, никогда не найти нам золотую молнию, - задумчиво сказал Степка.
Найти золотую молнию, что ударит из белой тучи, - было нашей мечтой. Эта молния особая - волшебная. Там, где упадет она, в одночасье расцветут жарки, а под ними - клад. Кувшин. Но не злато-серебро в нем, а сладкий квас, какой в городе продают. И кто напьется этого квасу, тот станет мастером на все руки. И все-то у него будет ладиться, все-то он будет уметь, везде-то он будет нужен людям. Но падают такие молнии в самые страшные места: в болота, в дремучие леса, на кладбища. И искать надо ночью. И откроется она, эта молния, только трем смельчакам, трем друзьям, которые вместе, рука об руку, пройдут все испытания, что приготовят им колдовские силы, и не струсят, не отступят.
А что на наше кладбище упала такая молния, ходил слух. Будто кто-то видел ее.
- А ну, кто со мной? - спросил вдруг высоким звенящим голосом Степка. - Кто не сробеет? Ленька, айда!
- Айда, - почему-то сказал я, хотя совсем не собирался идти. Идем! - позвал я тут же Федьку.
- А мертвецы? - шепотом спросил Федька и расширил глаза.
- Ты же сам говорил, что они после двенадцати, а сейчас только что на каланче пробило одиннадцать.
Федька мялся, пугливо озираясь на кладбище.
- Третий же нужен, - сказал Степка. - И чтоб друзья.
С неохотой Федька согласился, но заручился, что пойдет последним.
Мы пошли к церкви, за ней начиналось кладбище. На церковных воротах что-то белело. Это оказался листок. Едва различая буквы, мы прочли: "Ждите возмездия".
- Ой-ей-ей! - заскулил Федька, приседая. - Колдовство. Не пойду, живот закрутило.
У меня тоже заныло возле пупка.
- Айда, - упрямо сказал Степка дрогнувшим голосом.
- Айда, - лязгнул зубами я. Они стучали помимо моей воли.
- Ой-ей-ей, - пыл Федька, потихоньку пятясь назад.
- Не вякай! - пришикнул Степка. - Айда!
Мы двинулись в темноту кладбищенских деревьев и крестов.
Федькины пальцы намертво вцепились в мою руку и вздрагивали от страха. А у меня что-то неладное творилось с ногами: подкашивались.
Ко всему этому, бесшумно, по-волчьи, подкралась гроза. Не обычная, с дождем, а сухая, без воды и ветра.
Лопнуло над головой небо и огненным всполохом озарило кладбищенскую темь. Перед глазами вспыхнул большой прозрачно-оранжевый шар. Он висел на нашем пути и слегка покачивался, будто раздумывая, куда лететь. Потом шар вдруг начал кипеть и пузыриться. То один его край, то другой вздувался и лопался, выбрасывая голубые искры.
Дрожа всем телом, мы сгрудились в кучу, как овечки перед волком. Федька громко вызванивал зубами и норовил залезть в середку.
- Го-го-господи, - заикался он. - М-ма-м-моньки мои!
Шар двинулся к часовенке, что стояла на краю кладбища. Удаляясь, он становился все гуще и из светло-оранжевого превращался в темно-оранжевый, и внутри него что-то чернело.
Шар приблизился к часовенке и вдруг исчез, как сквозь стенку прошел.
И в тот же миг из часовенки выскочил мертвец и, вскрикнув, бросился бежать. От жаркого ужаса у нас дыбом встали волосы.
Какое-то мгновение, оцепенев, мы стояли как пни. Потом с дикими воплями наддали прочь. На чем только сердце в запазухе держалось?
Опомнились возле клуба.
Здесь играла гармошка и плясали девки. Мы затесались в кучу пацанов, что сидели на сваленных под окнами бревнах, и начали приходить в себя.
- Чуток сердце не умерло, - шепотом признался Федька.
Я и сам никак не мог отпыхаться. Что это такое мы видели? Неужто и впрямь ходят по ночам мертвецы?
Склонив чубатую голову набок, так что чуб касался мехов гармошки, Сенька Сусеков, старший брат Проньки, быстро и ловко перебирал пальцами по перламутровым пуговкам ладов. В углу рта висела потухшая цигарка, а на голове чудом держался новенький картуз с лакированным козырьком.
- Их! Их! Их! - выкрикивала Лиза, дочь бабки Ликановны, высокая и красивая девка, выбивая пыль на утрамбованном "пятачке" и взмахивая над головой платочком.
Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это,
И за это и за то, что ты пропила пальто,
гаркнул Митька Жилин, закадычный дружок Сеньки Сусекова, и вприсядку пошел вокруг Лизы.
Дробный перестук каблуков. Свист. Веселье.
Мы стали оттаивать. Хорошо на народе! Не страшно.
Сенька Сусеков вдруг тряхнул чубом и ошарашил всех такой частушкой, что девки смутились, а парни откровенно загоготали.
На крыльцо клуба вышел Вася Проскурин:
- Спой еще раз, Семен.
Сенька рыпнул мехами.
- Не мешай людям гулять, секлетарь.
- Я не мешаю, я говорю: спой еще раз эту частушку. Умная частушка. Долго, поди, сочинял?
Девки стыдливо прикрывались платочками, парни делали вид, что их это не касается, и отчаянно дымили самокрутками.
- Не сепети, секлетарь, - прищурил колючие глаза Сенька. "Интернационал" петь не заставишь.
- Зачем "Интернационал"? Можно и просто русскую, - не обращая внимания на скрытую угрозу, ответил Вася Проскурин. - А ну, Лиза, подтягивай! - И высоким, вздрагивающим от сдержанного напряжения голосом Вася начал:
Степь да степь кругом...
Лиза, самая голосистая девка в нашем селе, вызывающе тряхнув головой, подтянула ему, и они ладно и смело повели песню. И это было так необычно и красиво, что все невольно заслушались.
Протяжные русские песни в нашем селе, как правило, пели под пьяную руку, а обычно по улицам молодежь горланила частушки, которые тут же сочиняла. Я затаил дыхание, позабыв обо всем. Но тут меня потянул за рукав Федька.
- Чего ты? - зашипел я на него.
- Айда на Ключарку... Видишь? В штаны потекло.
Когда мы драпали с кладбища, у Федьки за пазухой поколотились воробьиные яйца и сделалась яичница.
- Айдате, а то боязно одному-то, - канючил он.
Мы пошли с ним.
На речке темно, и нам снова становится не по себе. Пугливо озираемся и теряемся в догадках: что такое видели на кладбище?
Федька быстренько выполоскал рубашку, мы ее выкрутили сообща и припустили с речки.
- Черт это был, - заявил Федька, когда мы рысью подбежали к калитке его дома. - Бабка Фатинья, слыхали, говорила, что божья кара будет. Вот и есть. Сам он в середке сидел. Видали?
Я, например, не видел, но и спорить было трудно. Внутри шара и в самом деле что-то темнело.
- С рогами! - распалялся Федька, чувствуя себя возле дома в безопасности и начиная, по обычаю, придумывать. - И зубы! С хвостом!..
- Хватит брехать! - оборвал Степка. - Сам ты с хвостом. А еще пионер! - И, что-то прикинув в уме, раздумчиво сказал: - Это тот, кто листок прилепил на ворота.
- Что ты! Это же мертвец! - забожился Федька, испуганно озираясь.
- Как тресну по башке! - озлился Степка. - Мертвецы не курят.
Довод был веский. Когда ЭТО СТРАШНОЕ выскочило из часовенки, мы видели, как ОНО бросило окурок. А даже Федька не слыхивал, чтобы мертвецы курили.
- А может, он все же из шара выскочил? - не унимался Федька.
- Ой и дурак ты, Федька! - скривился с досады Степка. - Он сам шара испугался. Может, у него тоже со страху живот закрутило, как у тебя.
Федька обиженно засопел.
На этом мы и разошлись, договорившись назавтра, днем, сходить в часовенку и обследовать ее.
Дома я все рассказал отцу.
- Молния это, - сказал отец. - Шаровая. Видал я такие. Тут никакого чуда нет. А вот что это за человек встретился - это дело посерьезнее. Тут подумать надо. Н-да-а, - задумчиво мерил отец длинными ногами горницу. Этих сусековых и жилиных не сразу сломишь. Жилистые.
