- Ну, все сделано. Может и Новый год приходить!
...Когда мы вернулись к себе, магнитофон прокручивал сквозь себя кассету за кассетой, гости выплясывали что-то весьма далекое от классического балета, некоторые, самые нетерпеливые, уже поглядывали на часы и на симпатично накрытый стол, а Ксанке давно пора было спать.
Самое странное, что девчушка и не возражала. Прихватив со стола конфету "Золотой петушок" - "для Агути", со всеми "поспокойночившись", удалилась в свои апартаменты, в свое царство "одушевленных" игрушек и милых выдумок...
- Хорошая девочка. И голова неплохая, и, главное, сердечко, сказала Таня. - Как она радовалась, когда людям становилось лучше, веселее...
Я посмотрел на нее и подумал, что сама-то она, должно быть, славный человек, - кто другой, из наших девчонок или ребят, сумел бы справиться с не очень-то обдуманным нашим мероприятием? Она - в каждом случае - говорила то, что требовалось, и так, как было надо. Кажется, это называется такт...
Странным образом все перевернулось в этот вечер. Римма ушла, а я не чувствовал ни обиды, ни ревности...
Ближе к двенадцати мы погасили свет, зажгли таллинские витые свечи в чугунных подсвечниках... Таинственно двигались тени на стенах, на нашей крохотной елочке в граненых стекляшках маминой бижутерии вспыхивали и мерцали разноцветные огоньки, и где-то близко, за плечом у меня, светились тихие, внимательные глаза - вчера только совсем не знакомой девушки...
Хоть я и хозяин, пошел бы провожать - кого-нибудь из гостей, если б не Ксанка. Таня сказала:
- Вдруг ребенок проснется ночью, позовет - и никого нет! Испугается...
Я помахал им с балкона, - они шли весело, то рассыпаясь, то смыкаясь; Гарька, размахивая руками, рассказывал анекдоты. Немного щемило сердце; но ведь впереди - каникулы, телефон Танин я записал...
Успокоив себя этой мыслью, я пошел взглянуть, а как она там, Ксанка, горе мое и забота моя, чудик дорогой...
Зашел я со свечкой, чтобы яркий свет не разбудил сестренку. Посмотрел, как она спит, - хорошо, покойно, на правом боку, уложив ладонь под щеку...
Давно я не заходил в детскую вот так, невторопях и без дела: многое здесь изменилось. Я озирался, удивляясь: у Ксанки - да вдруг порядок! Вместо груды кое-как сваленных игрушек - уютный уголок. Куклы, зверушки спят рядком, аккуратно накрытые разноцветными лоскутами. А некто плюшевый - новый Мишка, что ли? - так даже на кроватке, подушечка под лопоухой головой, пушистая лапа поверх одеяльца...
Что за черт!
Мне показалось, что у игрушки, под кукольным этим одеяльцем, мерно вздымается и опускается животик...
Глупо, а в жар бросило. Пока не сообразил: колеблется пламя свечки, тени танцуют...
Показалось!
И еще, и еще раз показалось.
В конце концов, это могло быть что-то заводное. Говорят, сейчас делают таких кукол - сами ходят, "папа - мама" говорят.
Проще всего было бы подойти, откинуть одеяльце и посмотреть, что оно там такое.
Я понимал это - и не трогался с места.
Уж очень тихо было в квартире. И пламя свечки, извиваясь, словно дразнило язычком. И метались тени по стенам.
Нет, я, конечно, посмотрю, что это за странный Мишка завелся у моей сестры. Завтра посмотрю, днем. А сейчас - еще разбудишь ее, маленькую! Она и так утомилась, устала с этим нашим походом, по настоянию ее "Агути".
Агути?
Ничего, ничего, до завтра можно подождать...
------
Я прибирал в квартире, отбиваясь от своих собственных, наседающих на меня мыслей.
Ну, что там еще выдумывала Ксанка про своего таинственного летуна Агутю?
"Он умеет перецветняться". Любопытный факт. "Агутя поменял ушки на рожки" - локаторы на антенны? "Агутя показывал - как диафильм: такие разноцветные точки и двигаются, сливаются - получаются картинки..." Тоже наводит на размышления.
Я-то все умилялся: вот фантазирует! А если все это правда - все... все... все...
Наверно, я все-таки не дотерпел бы до утра.
Прокрался бы снова в детскую и... Но тут вернулись из гостей родители и, слова не дав сказать, погнали меня спать.
Я думал: ни за что не уснуть! После такого... И провалился в сон, точно в колодец: ни всплеска, ни проблеска света.
Разбудили меня громкие, возбужденные голоса и хныканье Ксанки.
- Хоть бы что-нибудь новенькое придумала! - кричала мама. - Мало того, что опять... Опять! Хоть бы созналась! Опять эти глупости "улетел-прилетел!"
...Уже предчувствуя, но еще не веря, не в силах поверить, я ворвался в детскую.
Плачущая Ксанка. Пустая кукольная кроватка с откинутым одеяльцем. Круглая дыра в оконном стекле - высоко, под потолком...
------
Родителям я даже не пытался изложить свои невероятные мысли. А Гарику - попробовал. Он выслушал внимательно, поморщил лоб - и стал искать объяснения. Вполне реальные, веские - для всех фактов и всех наблюдений. И нашел их... почти. А когда я указал на это "почти" покрутил пальцем у виска, намекая, что шарики в моей голове явно разболтались.
Потом я рассказал все Тане. Ну, если и она не поверит...
Она поверила.
- Знаешь? Давай расспросим еще раз твою сестру... И осмотрим все ее игрушки: может, остался какой-нибудь след?
С расспросами ничего не получилось.
Ксанка, все еще обиженная наказанием "за вранье насчет стекла", угрюмо объяснила:
- Ну, взял и улетел. Ему тоже надо домой!
И запросилась во двор, к подружкам.
Когда она ушла, мы с Таней, медленно, чего-то боясь, перебрали все ее имущество - куклу за куклой, лоскут за лоскутом.
Ничего - никаких признаков чего-то необычайного. Но не было и плюшевого мишки, ни с заводом, ни без. А может, он мне померещился в неверном свете свечи?
- Смотри, какая закладка странная! - тихо сказала Таня.
В любимой Ксанкиной книжке "Кот, лиса и петух" поблескивала серебристо полосочка фольги. Мы осторожно, не дыша, раскрыли книжку.
На тонком, просвечивающем листке, на странно мерцающем прочернели, проблеснули буквы.
"Слушайте ваших детей!" - прочитали мы оба, вместе.
Рука моя сама - быстрее мысли - схватила листок. Не ощутила ничего - да уже и не было на ладони ничего.
Серебристые ниточки паутины - мерцающие пылинки, что таяли одна за другой, - ничего!
Таня не упрекала меня - слезы, как звезды, вспыхнули в ее прекрасных глазах...
- Ничего! - бормотал я. - Ничего... Он еще вернется... Не может быть... Он еще вернется - к нашей Ксанке... и к нам.
