- Как это ловко? Обыкновенно работаю.
- Ого! - сказал я, покачав головой. - А ты, адмирал Нахимов, я погляжу, дядя сердитый...
Он опять, но на этот раз, как мне показалось, с некоторым любопытством взглянул на меня и сказал:
- А вы откуда знаете, что я - адмирал Нахимов?
- Ну, мало ли? Слухом земля полнится.
- Что, на батареях были?
- Да, на батареях.
- А! Тогда понятно.
- Что тебе понятно?
Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли вообще рассусоливать со мной, и наконец ответил:
- Командиры меня так дразнят: адмиралом. Я ведь их тут всех обслуживаю: и зенитчиков, и летчиков, и моряков, и из госпиталей которые...
- Да, брат, работки у тебя, как видно, хватает, - сказал я. - Устаешь здорово небось? А?
Он ничего не сказал, только пожал плечами. Что работки ему хватает и что устает он зверски, было и без того видно. Лодка опять шла наперекор течению, и весла с трудом, как в густую черную глину, погружались в воду.
- Послушай, Матвей Капитоныч, - сказал я, помолчав. - Скажи, пожалуйста, откровенно, по совести: неужто тебе давеча не страшно было?
- Это когда? Где? - удивился он.
- Ну, давеча, когда зенитки работали.
Он усмехнулся и с каким-то не то что удивлением, а пожалуй, даже с сожалением посмотрел на меня.
- Вы бы ночью сегодня поглядели, что было. Вот это да! - сказал он.
- А разве ты ночью тоже работал?
- Я дежурил. У нас тут на Деревообделочном он зажигалок набросал целый воз. Так мы тушили.
- Кто "мы"?
- Ну, кто? Ребята.
- Так ты что - и не спал сегодня?
- Нет, спал немного.
- А ведь у вас тут частенько это бывает.
- Что? Бомбежки-то? Конечно, часто. У нас тут вокруг батареи. Осколки так начнут сыпаться, только беги.
- Да, - сказал я, - а ты, я вижу, все-таки не бежишь.
- А мне бежать некуда, - сказал он, усмехнувшись.
- Ну, а ведь честно-то, по совести, - боязно все-таки?
Он опять подумал и как-то очень хорошо, просто и спокойно сказал:
- Бойся не бойся, а уж если попадет, так попадет. Легче ведь не будет, если бояться?
- Это конечно, - улыбнулся я. - Легче не будет.
Мне все хотелось задать ему один вопрос, но как-то язык не поворачивался. Наконец я решился:
- А что, Мотя, это правда, что у тебя тут недавно отец погиб?
Мне показалось, что на одно мгновение весла дрогнули в его руках.
- Ага, - сказал он хрипло и отвернулся в сторону.
- Его что - осколком?
- Да.
- Вот, видишь...
Я не договорил. Но, как видно, он понял, о чем я хотел сказать. Целую минуту он молчал, налегая на весла. Потом, так же не глядя на меня, а куда-то в сторону, хриплым, басовитым и, как мне показалось, даже не своим голосом сказал:
- Воды бояться - в море не бывать.
- Хорошо сказано. Ну, а все-таки - разве ты об этом не думал? Если и тебя этак же?
- Что меня?
- Осколком.
- Тьфу, тьфу, - сказал он, сердито посмотрев на меня, и как-то лихо и замысловато, как старый бывалый матрос, плюнул через левое плечо.
Потом, заметив, что я улыбаюсь, - не выдержал, сам улыбнулся и сказал:
- Ну что ж! Конечно, могут. Всякое бывает. Могут и убить. Тогда что ж... Тогда, значит, придется Маньке за весла садиться.
- Какой Маньке?
- Ну какой! Сестренке. Она, вы не думайте, она хоть и маленькая, а силы-то у нее побольше, чем у другого пацана. На спинке Неву переплывает туда и обратно.
Беседуя со мной, Мотя ни на минуту не оставлял управления лодкой. Она уже миновала середину реки и теперь, относимая течением в сторону, шла наискось к правому, высокому берегу. А там уже поблескивали кое-где стекла в сереньких дощатых домиках, из-за дранковых, толевых и железных крыш выглядывали чахлые пыльные деревца, а над ними без конца и без края расстилалось бесцветное бледно-голубое, как бы разбавленное молоком, северное небо.
И опять на маленькой пристани уже толпился народ, уже слышен был шум голосов, и уже кто-то кричал что-то и махал нам рукой.
- Мотя-а-а! - расслышал я и, вглядевшись, увидел, что это кричит маленькая девочка в белом платочке и в каком-то бесцветном, длинном, как у цыганки, платье.
- Мотя-а-а! - кричала она, надрываясь и чуть ли не со слезами в голосе. - Живей! Чего ты копаешься там?..
Мотя и головы не повернул. Только подводя лодку к мосткам, он поглядел на девочку и спокойно сказал:
- Чего орешь?
Девочка была действительно совсем маленькая, босая, с таким же, как у Моти, загорелым лицом и с такими же смешными, выцветшими, белесыми бровками.
- Обедать иди! - загорячилась она. - Мама ждет, ждет!.. Уж горох весь выкипел.
И в лодке и на пристани засмеялись. А Мотя неторопливо причалил ялик, дождался, пока сойдут на берег все пассажиры, и только тогда повернулся к девочке и ответил ей:
- Ладно. Иду. Принимай вахту.
- Это что? - спросил я у него. - Это Манька и есть?
- Ага. Манька и есть. Вот она у нас какая! - улыбнулся он, и в голосе его я услышал не только очень теплую нежность, но и настоящую гордость.
- Славная девочка, - сказал я и хотел сказать еще что-то.
Но славная девочка так дерзко и сердито на меня посмотрела и так ужасно сморщила при этом свой маленький загорелый, облупившийся нос, что я проглотил все слова, какие вертелись у меня на языке. А она шмыгнула носом, повернулась на босой ноге и, подобрав подол своего цыганского платья, ловко прыгнула в лодку.
- Эй, бабы, бабы!.. Не шуметь! Без паники! - закричала она хриплым, простуженным баском, совсем как Мотя. "И, наверное, совсем как покойный отец", - подумалось мне.
Я попрощался с Мотей, протянул ему руку.
- Ладно. До свиданьица, - сказал он не очень внимательно и подал мне свою маленькую, крепкую, шершавую и мозолистую руку.
Поднявшись по лесенке наверх, на набережную, я оглянулся.
Мотя в своем длинном и широком балахоне и в огромных рыбацких сапогах, удаляясь от пристани, шел уже по узенькой песчаной отмели, слегка наклонив голову и по-матросски покачиваясь на ходу.
А ялик уже отчалил от берега. Маленькая девочка сидела на веслах, ловко работала ими, и весла в ее руках весело поблескивали на солнце и рассыпали вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
1943
ПРИМЕЧАНИЯ
РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ
Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях "Библиотека пионера", "Золотая библиотека", в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л.Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л.Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества - честность, храбрость, достоинство - проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ "Честное слово" о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.
Осень и зиму 1941-1942 годов Л.Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. "Присутствие детей, - пишет Л.Пантелеев, - подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы". О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.
НА ЯЛИКЕ
Впервые рассказ опубликован в газете "Комсомольская правда", 26 мая 1943, затем в сборнике "Честное слово". М.: Детгиз, 1943.
Г.Антонова, Е.Путилова
