Алан чуть не засмеялся. Уж не опасаются ли они отравленных кинжалов? Ну, то, что их ждет, покажется им ненамного приятнее. Он протянул Анджеле небольшой предмет, завернутый в шелк, и она положила сверток на стол перед герцогом.
- В знак уважения от моего дяди и моего отца, - сказала она с легкой улыбкой и, изящно поклонившись, отступила на шаг. - Хотя ты и гнушаешься плодами их трудов, быть может, твоя светлость соблаговолит принять этот образчик их искусства.
Герцог развернул шелк и зло сощурился при виде новенькой книги, аккуратно переплетенной в телячью кожу. Он открыл ее, взглянул на титульный лист и испустил прерывистый вздох: заголовок над дельфином и якорем Альда гласил:
"Овод", комедия Алексида".
Наверное, герцог побледнел бы, но его лицо и так всегда было мраморно-бледным. Выражение его глаз тоже не изменилось, и только на виске, словно голубая молния, задергалась жилка, а голос стал глухим от ярости, когда он сказал:
- Как ты это объяснишь, Чезаре?
Красивое лицо Морелли исказилось от ужаса и изумления. Он попытался что-то ответить, но язык ему не повиновался. Герцог грозно ждал. Наконец Чезаре пролепетал:
- Это подделка! Я сказал твоей светлости правду... других экземпляров рукописи не существует...
- Лжец! - Герцог говорил по-прежнему тихо, но это единственное слово прозвучало как приговор.
Он начал перелистывать страницы книги, и хотя это длилось не больше минуты, всем троим она показалась вечностью. Потом он снова заговорил:
- Это слово в слово совпадает с тем экземпляром, который ты мне доставил, поклявшись, что он - единственный в мире.
- Я... я не понимаю! Я...
- Ты обманул мое доверие, - неумолимо сказал герцог. - Этого достаточно.
- Клянусь твоей светлости...
- Ты больше у меня не служишь. Свою плату ты получил: как оказалось, не по заслугам. Больше я тебя не желаю видеть.
Чезаре хотел было что-то сказать в свое оправдание, но, встретив взгляд холодных глаз, понял, что это бесполезно, и покорно вышел из библиотеки. Наступило молчание. Сдержанность герцога, его спокойный тон делали его гнев еще более страшным.
"Не разразится ли буря сейчас?" - подумал Алан. Удастся ли им добиться того, ради чего они пришли сюда?
Герцог посмотрел на них и, к их большому изумлению, мрачно улыбнулся.
- Итак, победа все-таки осталась за тобой, мессер Дрейтон.
- Вернее будет сказать, что игра окончилась вничью. Ведь рукопись находится у твоей светлости. Значит, лавры мы поделили пополам.
- Это верно. - Герцог пропустил между пальцами серебряную цепь и стал вертеть медальон. - Но как бы то ни было, тебе удалось провести Чезаре. Умный противник нравится мне больше глупого слуги.
Анджела поспешила воспользоваться его последними словами.
- Значит, ты не затаишь неприязни к нам?
- Нет. Я попробую примириться с неизбежным, как подобает философу.
Он снова мрачно улыбнулся.
И тут Анджела решилась.
- Я знаю, - сказала она, - что твоя светлость - благородный человек и истинный ценитель искусства и литературы.
Герцог слегка поклонился, словно благодаря ее за лестное мнение.
- Тебе претит книгопечатание, но ведь невежество и искажения претят тебе еще больше?
- Разумеется.
- Пока мы напечатали и переплели лишь несколько экземпляров этой книги. Но ты не можешь помешать нам напечатать все издание.
- Я хорошо это знаю, синьорина.
- И я хочу обратиться к тебе с просьбой, в которой ты мне не откажешь, если ты - истинный любитель древней литературы и философии, а не тщеславный собиратель редкостей. В нашей рукописи могут быть некоторые искажения. Если их не исправить, эти ошибки попадут во все, университеты и библиотеки Европы и будут подобны... подобны сорнякам в цветнике знания.
- Ты очень красноречива, синьорина! Вот потому-то мне и не нравятся печатные станки.
- Но ведь комедия все равно будет напечатана! - не моргнув глазом, заверила его Анджела. - И от тебя зависит, получит ли ее мир такой, какой ее написал Алексид, или с ошибками, которые из века в век будут вводить людей в заблуждение.
Ее дерзкая настойчивость, каралось, привела герцога в хорошее настроение. Его голос снова стал вкрадчивым, а улыбка - почти веселой.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, синьорина. Но вряд ли ты думаешь, что я отдам тебе варнскую рукопись, чтобы ты могла отнести ее своим печатникам.
- Ну конечно, нет. Мы просим только об одном: позволь сведущим людям ознакомиться с рукописью в твоей библиотеке и сравнить ее с нашим напечатанным экземпляром. Если хочешь, окружи их вооруженной стражей, но в любом случае ты можешь ничего не опасаться.
Герцог задумался. Они ждали его ответа затаив дыхание. Белые пальцы крутили медальон, драгоценные камни то вспыхивали, то гасли, и Алан почувствовал, что эти переливы цветных огней словно завораживают его. Но тут медальон упал на коричневый бархат и, качнувшись, замер. Герцог поднял глаза.
- Раз я не могу воспрепятствовать тому, чтобы эта комедия была напечатана, - сказал он, - то пусть она будет напечатана без ошибок и искажений. Пришли ко мне кого хочешь и когда хочешь. Я сам покажу им рукопись.
Анджела поклонилась со всем изяществом, на какое только была способна.
- Мой дядя поспешит сегодня же явиться к твоей светлости. Он приведет с собой своего помощника Марка Мусура.
Наступила осень. Но солнце в Венеции все еще было жарким. На балконе, с которого открывался вид на церковь Святого Августина, Анджела, застенчиво склонив голову, выслушивала предложение - результат искусных маневров, занявших у нее все лето.
- Ах, право же, Микеле, - пролепетала она, потупив глаза, - это так неожиданно! Я никак не думала... и просто не знаю, что ответить.
- Я, конечно, уже говорил с твоими отцом и матерью, - сказал флорентинец. - Они согласны.
"Попробовали бы они не согласиться!" - подумала Анджела, но благоразумно не произнесла этого вслух, а только сказала:
- Я всегда беспрекословно слушаюсь родителей! Ведь кому, как не им, знать, что лучше для их дочери, не правда ли? - Затем она мечтательно добавила: Наверное, мне понравится Флоренция. Вести собственный дом... и отдавать распоряжения. ..
Микеле смотрел на нее и со всей глупой доверчивостью влюбленного думал о том, какая она кроткая и милая - ну просто котенок. Ему еще предстояло узнать, что из котят вырастают кошки...
А в этот час Алан, качаясь на свинцовых валах Па-де-Кале, тщетно всматривался в ноябрьский туман, пытаясь различить берега Англии. Морская болезнь не пощадила его и на этот раз, и он вновь и вновь радовался, что перед возвращением на родину ему не придется блуждать по морям десять лет подобно Одиссею.
Он опять извлек из потайного кармана своей куртки два талисмана, которые ободряли его во время долгого и утомительного пути через Францию.
Одним талисманом было письмо Эразма из Кембриджа.
Тут все говорят о великой службе, которую ты сослужил миру, вернув ему еще одно сокровище греческой литературы. Тот случай забыт. Я говорил с главой твоего колледжа, и ты будешь радостно встречен здесь, если пожелаешь вернуться.
Алан перечитал это письмо в сотый раз, а потом обратился к своему второму талисману: комедии Алексида с латинским посвящением Альда. Самые прославленные ученые Европы считали большой честью удостоиться посвящения знаменитого книгопечатника, и вот оно, написанное красивым курсивом - собственным изобретением Альда:
Алану Дрейтону, Другу греческих авторов и моему, который вместе со своим товарищем Анджело спас Алексида из мрака темницы и вернул ею свету дня.
"Со своим товарищем Анджело!.." Как жаль, что никто никогда не узнает об участии Анджелы в этом предприятии!" - в который раз сердито подумал Алан. Но даже и не слишком чопорная Италия ужаснулась бы, узнав, что девушка в мужском наряде путешествовала по самым глухим областям Европы.
И он дал себе клятву, что в будущем, когда разоблачение ее тайны уже не будет грозить Анджеле неприятностями, он загладит причиненную ей несправедливость. Она получит красивую книгу, в которой ничего не поймет, потому что стихи в ней будут написаны по-английски. Ничего, кроме титульного листа, который он переведет для нее на греческий: "Овод" Алексида комедиографа; впервые переведен на английский язык Аланом Дрейтоном". А ниже "Посвящается Анджеле д'Азола (впрочем, тогда она уже будет носить фамилию этого бедняги, как бишь его?), без которой греческий оригинал был бы навсегда утрачен для мира".
У него пальцы чесались поскорее взяться за перо. Он хотел немедленно начать работу, чтобы изысканные и звучные греческие стихи скорее превратились в английские, понятные всем его соотечественникам, радующие их своей красотой. Но он знал, что этот труд требует времени и терпения. Он был еще молод, и молод был сам английский язык, сталь его слов еще далеко не закалилась. Сколько предстоит сделать! Придется заново создавать даже стихотворные размеры!
