Но было уже поздно.
Хлопнула дверь, и в ресторан шумно вошли один за другим три вооруженных человека в штатском. У одного из них, грузного, широкоплечего, в соломенном картузе, рукав был перехвачен белой повязкой. Почти тотчас в дверь боком протиснулся и старик Поярков. Он что-то шепнул человеку с повязкой, тот наклонил голову, прищурился и решительно шагнул к столику Александры Сергеевны.
Услышав за спиной шаги, молодой человек повернулся, вздрогнул и крепко, словно собираясь выжимать рукой двухпудовую гирю, сдавил спинку стула.
- Прошу извинения, - сухо сказал человек с повязкой, небрежно кидая руку под козырек соломенной фуражки. - Покажите ваши документы.
- Вы ко мне?
- Да, к вам.
- А кто вы такой?
- Имею полномочия.
- Пожалуйста, предъявите их.
Человек с повязкой вынул из кармана браунинг.
- Дайте документы, - негромко сказал он. За его спиной боком стоял и прислушивался к разговору старик Поярков.
Молодой человек подумал и сунул руку в карман.
- У меня документов нет, - сказал он.
- Выньте руку. Где же они?
- Документы? Они пропали в номере.
- В каком номере? Где вы живете?
- Я жил в другой гостинице. В гостинице "Вена". Номер девятнадцатый, если вас это так интересует. Но гостиница эта, как вы сами, вероятно, знаете, разрушена...
- Ах, вот как? Разрушена? Значит, никаких документов, удостоверяющих личность, у вас нет? А фамилия ваша?
- Фамилия моя - Захаров. Я из Петрограда... Студент... приехал к родственникам на каникулы...
Человек в соломенном картузе покосился на Пояркова.
- Нехорошо, молодой человек, - сказал тот, выступая вперед и усмехаясь. - Врете ведь вы, батенька. Фамилия-то ведь ваша не Захаров, а Лодыгин.
- Ошибаетесь, - негромко сказал молодой человек.
- Нет, сударь, не ошибаюсь. Стояли вы не в "Вене", а у нас - в сто четвертом номере. И прибыли не из Петрограда, а из города Иваново-Вознесенска... И уж если хотите знать, даже и профессия ваша и та в книге для проезжающих записана.
Съежившись, подобрав под сиденье стула окаменевшие, застывшие ноги, Ленька не мигая смотрел на этого пожилого, полного, такого добродушного на вид человека, который даже и сейчас чем-то напоминал ему его покойного деда.
Александра Сергеевна, откинувшись на спинку стула, тяжело дышала. Глаза ее были полузакрыты, ноготь мизинца резал, крестил, царапал зеленую, мокрую от пролитого кофе клеенку. Молодой человек искоса взглянул на нее, снял руку со стула и выпрямился.
- Ну что ж, - сказал он другим голосом. - Хорошо. Только давайте, уважаемые, выберем для объяснений другое место.
- Место уж мы, уважаемый, выберем сами, - сквозь зубы проговорил человек с повязкой и мотнул головой в сторону двери.
Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину.
- А ну, пошел, не задерживаться! - крикнул он.
Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся.
- Осторожно! - сказал он очень тихо.
Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал.
За столом офицеров раздался громкий хохот.
- А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его, каналью!..
Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело сказал:
- Смеется тот, кто смеется последний!..
Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и сейчас еще она звучит в его ушах.
Дверь хлопнула.
Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались.
- Мама... не надо, - прохныкал Ленька.
К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан.
Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней...
Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой, доставал у соседей валерьянку...
Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика Пояркова.
- Кокнули молодчика, - говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным стариковским голосом.
- Без суда и следствия?
- Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу - и к стенке.
- Большевик?
- Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска...
Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал.
Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки.
Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой, которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и вернулся в коридор.
Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались.
- Мамочка, ты что? Что с тобой?
- Ничего, детка, - глухо ответила она сквозь слезы. - Оставь меня. У меня немножко болят зубы.
Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны. Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась.
Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и ходило ходуном.
Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо стонала. Он обнял ее, нащупал рукой щеку, погладил ее.
- Мамуся, бедненькая... Дать тебе еще валерьянки?
- Не надо, мальчик. Уйди. Помолчим давай. Сейчас все пройдет...
Он лежал, молчал, поглаживал ее щеку.
Вдруг его со страшной силой подбросило на кровати. Что-то рухнуло в самом конце коридора, и яркий, кроваво-красный свет хлынул в открывшуюся пробоину. Все вокруг повскакали.
- Что еще? Что там такое?
- Снаряд пробил стену.
- Ну, слава богу!.. Не было бы счастья... Хоть посветлей будет.
Багровый отсвет гигантского пожара заливал коридор. Стало еще больше похоже на цыганский табор.
Внезапно Ленька увидел в конце коридора женскую фигуру. Этот высокий черный силуэт словно вынырнул прямо из огня.
- Мама, смотри! Это же Нонна Иеронимовна идет...
Старуха была, как всегда, бодра, спокойна и даже весела. В руке она держала свой неизменный зонт...
- Ну и погодка! - сказала она, присаживаясь на краешек постели и обмахиваясь, как веером, зонтом. - Так и пуляют, так и пуляют... А вы что это разнюнились, голубушка?
- У мамы зубы болят, - объяснил Ленька.
- Ну? Сквозняком небось надуло?
- Вы где были, Нонна Иеронимовна? - не открывая глаз, простонала Александра Сергеевна. - Я страшно беспокоилась.
- Где была? Не за пустяками ходила, матушка. Важные новости узнала.
Учительница оглянулась и, хотя поблизости никого, кроме Леньки, не было, шепотом сказала:
- Бежать хотите?
- Куда?
- На волю.
- А разве можно?
- В том и дело, что можно. Мы тут с вами сидим, а в городе, оказывается, уже который день эвакуация идет. Красные обещали мирному населению беспрепятственный выход из города. А эти мерзавцы, представьте, не только не известили об этом жителей, но еще и всячески скрывают это...
- Мама, бежим! - всполошился Ленька.
- Да, да, - проговорила она, не открывая глаз. - Бежать, бежать без оглядки!..
- А силенок-то у вас хватит, бабонька?
- Нонна Иеронимовна, вы бы знали!.. Я готова ползти... готова на костылях идти, - только подальше от этого ада...
- Ну, что ж. Тогда не будем откладывать. Завтра утречком и двинемся. Через Волгу-матушку перемахнем и...
Александра Сергеевна повернулась и открыла глаза.
- Как? Через Волгу? На ту сторону? По воде?
Ленька знал, что мать всю жизнь смертельно боялась воды. Она даже дачи никогда не снимала в местах, где поблизости была река или озеро.
- Мама... ничего, - забормотал он, заметив, как побледнела мать. Бежим давай! Не бойся... не утонем...
- Ну, что ж, - сказала она, помолчав. - Как хотите... Я готова.
В эту ночь Ленька долго не мог заснуть. Задремал он только под утро, и почти сразу же, как ему показалось, его разбудили.
Мать и Нонна Иеронимовна стояли уже совсем готовые к путешествию. За плечами у Тиросидонской висел плотненький, ладно пригнанный, застегнутый на все пуговки и ремешки рюкзак.
