Но как же увидеть их среди дремучих зарослей, в особенности теперь, когда лес ещё не сбросил листву? Кто поможет мне разыскать осторожную куницу или выпугнет из непролазной чащи редкую птицу - горного тетерева? Несколько раз я отправлялся бродить по окрестным горным лесам, знакомился с их чудесной растительностью, но, увы, из животного мира мне почти никого не удавалось увидать. Одни только крикливые сойки всюду попадались на глаза, да изредка слышалась в лесу громкая стукотня хлопотливого дятла.
"Неужели же мне так и не удастся понаблюдать за обитателями этих заповедных мест? - с невольной досадой думал я, возвращаясь домой из лесу. - Неужели придётся писать о зверях и птицах Кавказа, даже не повидав их, а только послушав рассказы очевидцев?" Писать с чужих слов - это было очень обидно, и я делал всё новые и новые, но такие же безуспешные попытки.
Однажды после трудного путешествия по заповеднику я проснулся утром довольно рано. Солнце ещё не поднялось из-за гор, и под ними, цепляясь за верхушки леса, плыли сизые клочья тумана. Но небо было ясным, безоблачным, обещало погожий день.
У крыльца, в палисаднике, цвело много цветов. Тут же на поляне стояло несколько ульев. Я смотрел, как из них вылезали первые пчёлы. Они расправляли крылышки после ночи и потом быстро летели куда-то вдаль. А некоторые подлетали к ближайшим цветам и забирались в их чашечки, ещё влажные от ночной росы.
Всё кругом меня дышало теплом. Деревья возле дома только слегка начинали желтеть, будто в июле от сильной жары. Но стоило мне взглянуть вдаль на горы, и сразу становилось понятно, что это не лето, а осень. Внизу, у подножия гор, лес тоже был сочно-зелёным, зато чем выше, тем больше в нём появлялось жёлтых и красных пятен, и наконец у самой вершины он уже весь сплошь был ярко-жёлтым, оранжевым. Одни сосны да пихты темнели густой зелёной щёткой. И за них цеплялись плывущие вверх клочья тумана.
Я так засмотрелся на эти горы, что даже вздрогнул, когда кто-то слегка толкнул меня в бок. Я обернулся. Возле меня на крыльце сидела собака, по виду помесь легавой с дворняжкой. Она виновато глядела мне прямо в глаза, слегка приседала на передние лапы и часто-часто стучала обрубком хвоста по доскам крыльца. Я погладил её, и она, вся задрожав от радости, припала ко мне и лизнула руку влажным розовым языком.
- Ишь, без хозяина скучает, - сказал, останавливаясь у крыльца, старичок рабочий.
- А где же её хозяин?
- Рассчитался и уехал домой, в Хамышки. А она, видно, отстала. Вот и не знает, куда голову приклонить.
- А как её звать?
- Альмой зовут, - ответил старик, направляясь к сараю.
Я вынес хлеба и покормил Альму. Она, видно, была очень голодна, но брала хлеб аккуратно и, взяв кусочек, убегала в ближайший куст сирени. Съест и опять вернётся. А сама так и глядит в глаза, будто хочет сказать: "Покорми, мол, ещё - очень есть хочется". Наконец она наелась и с наслаждением улеглась на солнышке у моих ног. С этого дня у нас с Альмой завязалась крепкая дружба. Бедняга, очевидно, признала во мне нового хозяина и ни на шаг не отходила от меня.
- Умный пёс, учёный, - хвалили Альму в посёлке. - По зверю и по птице может работать. Хозяин-охотник всему её обучил.
Как-то раз мы с наблюдателем заповедника, Альбертом, решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами.
- Взять её или не надо? - спросил я.
- Конечно, возьмём, - ответил Альберт. - Она скорее нас кого-нибудь из зверей или птиц разыщет.
Наши сборы были недолги. Захватили с собой бинокль, немного еды и двинулись в путь.
Альма весело бежала впереди, но далеко в лес не уходила.
Сразу же за посёлком начался подъём. Зная, что я совсем не мастер лазать по горам, Альберт шёл еле-еле, и всё же мне казалось, что он бежит. Наконец, видимо не будучи в силах плестись так же, как я, мой спутник уселся на камне.
- Вы идите вперёд, - сказал он, - а я покурю и вас догоню.
Так своеобразно проходил наш подъём. Я еле-еле плёлся вверх, а Альберт курил, сидя на камне или на пне. Когда я уходил от него метров на сто, на двести, он поднимался и в несколько минут догонял меня. Догонит и опять усядется покурить. Когда мы поднялись на первый перевал, Альберт показал мне пустую папиросную коробку.
- Вот видите, - улыбаясь, сказал он, - целую пачку из-за вас выкурил.
Наконец мы вошли в сплошной пихтовый лес. Тут было тихо и сумрачно, только попискивали где-то в вершинах синицы.
Неожиданно громкий лай заставил меня приостановиться.
- Это Альма кого-то нашла, - сказал Альберт, - идёмте посмотрим.
Мы прошли метров двадцать и увидели собаку. Она стояла под высокой пихтой и лаяла, глядя вверх.
- Белка, белка вон на сучке сидит, - показал Альберт.
Действительно, на нижнем сучке метрах в пяти от земли сидел серый пушистый зверёк и, нервно вздрагивая хвостом, сердито цокал на собаку: "Цок-цок-цок!"
Альберт подошёл к дереву и легонько стукнул по нему рукой. В один миг белка стрелой взлетела вверх по стволу и скрылась в густой кроне ветвей. Но я уже успел хорошо её разглядеть в бинокль: шкурка у неё была совсем серая, а не рыжеватая, как у наших подмосковных белок. Я с большим интересом рассмотрел зверька. Ведь раньше на Кавказе водилась только кавказская белка - поменьше нашей белки, с очень скверной рыжевато-серой шкуркой. Кавказскую белку местные охотники не добывали на пушнину. Но в последние годы на Кавказ и в Тиберду были завезены и выпущены алтайские белки с прекрасным дымчато-серым мехом. Эти зверьки поразительно быстро размножились в новых местах и расселились по кавказским лесам далеко за пределы Тиберды. Теперь их сколько угодно не только в северной части кавказских лесов, но также и в южной. И местные охотники могут уже начать беличий промысел.
Отозвав от дерева Альму, мы отправились дальше. Не прошло и получаса, как она подлаяла вторую, а потом третью, четвёртую белку. Однако нам не приходилось сворачивать с тропы, чтобы отзывать собаку. Достаточно было свистнуть несколько раз, как она сама возвращалась.
Но вот Альма снова залилась в лесу громким лаем.
Мы посвистели - нет, не подходит. Альберт прислушался.
- Что-то уж больно азартно лает, - сказал он. - Похоже, не на белку; может, куницу нашла?
Нечего делать. Пришлось опять свернуть с тропы и пробираться через густые заросли рододендрона. Наконец выбрались на полянку. Посередине стояла столетняя пихта. Альма металась под деревом, вся ощетинилась, захлёбываясь от злости.
Мы подошли к самому дереву и начали осматривать сучья и ветки. Почти у самой вершины в развилке между двумя толстыми суками я заметил что-то серовато-бурое: не то гнездо, не то какой-то нарост на дереве. Концы ветвей склонялись вниз и мешали рассмотреть, что это такое. Я вынул из сумки бинокль, взглянул вверх и поспешно передал бинокль Альберту.
Он тоже навёл его на тёмный предмет, видневшийся на вершине дерева, но тут же отдал мне бинокль обратно, огляделся по сторонам и снял с плеча карабин. В бинокль можно было легко разглядеть притаившегося между суками небольшого медвежонка. Он сидел, обхватив передними лапами ствол дерева, и внимательно смотрел вниз на собаку.
- Идёмте-ка лучше отсюда, - сказал Альберт, поймав Альму и взяв её на поводок, - а то как бы с а м а не пожаловала.
- А разве э т о нам не поможет? - указал я на карабин.
- В крайнем случае, конечно, поможет, - ответил Альберт, - только ведь в заповеднике бить зверя не полагается. Да и этот малыш, на кого он тогда останется? Ещё дитя малое, ишь как притулился.
Когда мы отошли подальше от поляны, с вершины пихты раздался громкий призывный крик, похожий на детский плач, - медвежонок звал свою мать.
- Не кричи, потерпи малость, сейчас заявится, - улыбнулся Альберт.
И действительно, вдали уже слышалось тревожное ворчание и хруст валежника под ногами тяжёлого зверя.
Мы поспешили удалиться, чтобы не помешать этой трогательной, но малоприятной для посторонних встрече.
Чем выше мы поднимались по склону, тем чаще на полянах и по ложбинам среди пихт попадались участки высокогорного клёна. Наконец мы выбрались в субальпику - на границу леса и альпийских лугов. Здесь пихты и клёны встречались всё реже и реже, их сменило высокогорное берёзовое криволесье. На полянах густо разросся рододендрон. С тропы невозможно было свернуть. Неожиданно Альма повела носом, но не кинулась со всех ног, как за белкой. Наоборот, вся вытянувшись, она стала осторожно красться среди ползущих по земле гибких стеблей. С трудом пробираясь сквозь заросли, мы следовали за собакой. Было интересно узнать: кого же она почуяла и почему не бежит, а так осторожно крадётся?
Альберт на всякий случай снял с плеча карабин. "Уж не медведь ли? Здесь, в зарослях рододендрона, ему очень легко затаиться". Но вряд ли собака станет его так странно, по-кошачьи, выслеживать.
