- Последнего урока у вас не будет: заболел учитель пения, а я должна идти в районо.
Мы с Кристепом первыми побежали на вешалку и шапки, телогрейки надевали уже во дворе, на ходу. А то бы Оля увязалась с нами по дороге. А с девчонками водиться - самое последнее дело!
Мы отбежали подальше и потом пошли медленно. Всегда идёшь медленно, когда несёшь двойку. Тяжёлая она, что ли?
- Плохо, ой плохо... - вздыхал Кристеп. - Ты Веру Петровну хорошо не знаешь... Если у кого есть двойка, она того спрашивает часто. Караулит его...
Я что - я тоже вздохнул. Если будет много двоек, Спиридон Иннокентьевич близко нас не подпустит к патронам, а то и весновать с собой не возьмёт.
Мы уже дошли до нашего домика, отсюда Кристепу шагать одному.
Окна в темноте светились. Значит, мама дома.
2
Всё-таки я решил сказать про двойку в понедельник. Зачем огорчать маму? Ей трудно приходится: она много времени проводит в больнице, устаёт, я же вижу. Так пусть хоть в воскресенье спокойно отдохнёт.
Утром нам некуда было торопиться, и мама жарила оладьи, чтобы я получше поправился, а то, говорит, у меня одни рёбра торчат. Она снимала оладьи со сковородки, поливала сметаной из пузатого глиняного горшочка и ещё успевала рассказывать...
К ним в больницу позавчера привезли девочку из пятого класса нашей школы. Она заболела потому, что мало ела. У неё в крови не хватает этих, ну, красных кровяных шариков... Такая болезнь очень опасная, она называется "белокровие". Я представил себе: порежешь руку или поцарапаешь - и кровь течёт белая, как молоко.
А дальше мама принялась за меня. И я вот тоже ничего не хочу есть по утрам, а только дую кофе. А кофе, если много его пить, особенно в раннем возрасте, крайне вредно действует на сердце. Если же у человека сердце больное, то ему...
Ох, ну и жизнь, когда у тебя дома есть врач!.. Как только мама не позволит мне что-нибудь сделать или не пустит куда-нибудь, обязательно зовёт на помощь медицину. И про бактерии расскажет, и про микробы, сколько их умещается на острие булавки, как будто кто-то мог сосчитать.
А я ел оладьи, пил кофе со сгущённым молоком. Мне о чём рассказывать?.. О школьных делах? Так это получится, что я вру, раз молчу про двойку.
- Ты, Женя, что собираешься делать сегодня? - спросила она меня, когда кончила про белокровие, про витамины, про кофе и про сердце.
Тут я вспомнил, что меня теперь зовут иначе...
- Знаешь, мама, а я больше не Женя, нет... Меня теперь зовут Ыйген...
- Как-как?
- Ыйген, - повторил я.
- Это что же такое, как это надо понимать?
Я объяснил, что так меня назвал отец Кристепа - Спиридон Иннокентьевич. По-якутски Евгений - Ыйген.
Мама выслушала меня и махнула рукой: это что же, когда, допустим, я женюсь, ещё и моя жена начнёт меня как-нибудь по-другому называть, выходит, маме заново придётся привыкать?.. Она не согласна.
Я хотел ей сказать, что никогда не женюсь, буду всегда с ней, но тут она спросила:
- И всё же, будь ты Женя, будь ты Ыйген, что ты собираешься делать?
- Мы договорились с Кристепом - пойдём в кино. Я должен за ним зайти.
После завтрака мама подошла к зеркалу и поправила причёску. Она недавно постриглась под мальчика и никак не может понять, идёт ей или не идёт. И сейчас она тоже не поняла и стала мыть посуду. Я помогал ей: вытирал и ничего не разбил - ни чашки, ни тарелочки. Потом она начала одеваться, а я выскочил во двор.
Погода была хорошая. Очень много солнца и тихо-тихо. А когда мы уезжали, все в Москве говорили, что в это время здесь уже зима и пора надевать шубы и валенки... Вот и слушай их! Сами не знают, а говорят! Какие там валенки, если и в телогрейке невозможно жарко и надо её расстёгивать!
Мама вышла из дому на невысокое крыльцо. Она была в новой шляпке и натягивала кожаные перчатки.
- Ты куда? - спросил я.
- Мне надо в больницу.
- Сегодня ж выходной!
- У болезней выходных не бывает, - сказала она. - На днях к нам привезли одного зоотехника, из дальнего посёлка за рекой. Нужно взглянуть, как он провёл ночь... Если хочешь, если ты пока свободен, пойдём со мной. Я в больнице совсем недолго пробуду, оттуда заглянем в магазин. Может быть, привезли пальто на твой рост.
Я пошёл с ней и всё время вертел головой по сторонам: не столкнуться бы с Верой Петровной... Хоть и воскресенье, она всё равно пожалуется маме, что я плохо учусь. Ну да ничего! Она живёт возле школы, где все учительские квартиры, а больница и магазин в другой стороне. Не встретим.
- Смотри шею вывихнешь, - сказала мама.
- А мне не страшно, - сказал я. - Если вывихну шею, ты мне её и починишь.
Уже возле больницы, почти у самых ворот, нам навстречу попался здоровый высокий дядька в тёмно-синем пальто и жёлтой мохнатой шапке.
Он, когда поравнялся с нами, голову наклонил и посмотрел на маму сверху:
- Здравствуйте, Нина Игнатьевна...
И остановился, сверху на нас смотрел.
- Здравствуйте, - отозвалась мама и тоже остановилась, хотела снять перчатку, чтобы с ним поздороваться, но он ей не дал этого сделать и пожал руку. - Что, Фёдор Григорьевич, вышли пройтись? - спросила мама, хотя и без того было понятно, что вот воскресенье и человек гуляет.
А он ничего, не удивился.
- Да, такой погоды, как сегодня, теперь до весны не дождёшься... Последние деньки... И, понимаете, просто жалко дома сидеть. Но я-то гуляю, а вы, кажется, и сегодня направляетесь в больницу?
- Только на минутку... Пошли вот вместе... - Она положила руку мне на плечо. - Вместе с моим птенцом.
Я незаметно дёрнул её сзади за рукав. Сколько же раз, сколько говорить, чтобы она меня так никогда не называла, особенно при чужих!
- А ты, Женя, тоже хочешь стать врачом? - заговорил Фёдор Григорьевич со мной.
Смотри-ка!.. Знает, как меня зовут.
- Почему врачом, нет...
- Наверное, космонавтом, - улыбнулся он и показал два передних стальных зуба.
- И не космонавтом вовсе, - ответил я, а сам подумал: "Что мне, пять лет, что ли?.. Это в детском саду все хотят быть обязательно космонавтами, а больше никем".
- А ты смог бы быть космонавтом или, допустим, лётчиком, - продолжал Фёдор Григорьевич. - Ты разве не помнишь?.. Мы же в самолёте из Якутска вместе летели в Ыйылы. Высоко забирались, до трёх тысяч метров, до трёх с половиной... А ты хорошо держался, значит, полёт переносишь.
Верно, мы летели вместе. То-то он сразу показался мне знакомым и по имени меня назвал. Его место было как раз позади наших кресел, и он ещё на стоянке всё советовал маме оба уха заткнуть ватой: так, он говорил, лучше, когда самолёт набирает высоту или начинает спускаться.
- Нет, я всё равно не хочу лётчиком, - сказал я.
- Скорей всего, он у меня будет путешественником, - вступила мама в разговор. - Путешественником по разным неизведанным странам. Вот и на Крайний Север меня затащил, говорил, никуда больше не поедет.
Я снова дёрнул рукав маминого пальто. Кто её просит? Я же вот не спрашиваю, не надоедаю, кем Фёдор этот Григорьевич работает, что он тут, на Севере, делает. А он уже тогда, в самолёте, разведывал у мамы, кто она такая, и откуда, и надолго ли собирается в Ыйылы... Надоедливый он просто!..
- И молодец, что затащил! - с чего-то обрадовался он. - Я с первого дня это утверждал. Помните?.. - Он к маме обращался, потом опять заговорил со мной: - Это ты хорошо решил - на Север. И путешественником - лучше не придумаешь! Но я задерживаю вас, Нина Игнатьевна? Вы, наверное, торопитесь?.. До свидания...
Он не только маму задерживал, и меня тоже. Нам же после больницы надо в магазин. Поэтому я обрадовался, когда мама кивнула ему:
- До свидания...
Стоило ему отойти немного, мама повернулась ко мне.
- Ну почему ты такой дикарёнок, Женька? - сказала она. - Спрашивают у него, кем он хочет быть, когда вырастет, а он словно язык проглотил!
- Я не проглотил, - сказал я и высунул язык, как высовываю, когда мама хочет посмотреть, не простудился ли я, не красное ли у меня горло.
- Вижу, вижу, что не проглотил! Закрой рот, а то сегодня всё равно холодно.
Мы с ней вошли во двор больницы, поднялись на крыльцо. В больнице всегда пахнет лекарствами. Мне так шибануло в нос, когда открылась дверь, что я сказал маме: нет уж, я туда заходить не буду, подожду её во дворе.
С чего это он придумал, будто я собираюсь стать врачом?..
Во дворе кружились воробьи: они стайками слетались к длинному зданию больничной конюшни, клевали что-то, топорщили пёрышки - и скок-скок по мёрзлой земле... Воробьи здесь всю зиму живут: они никуда не улетают, ни в какие тёплые края. Вот отчаянные, не боятся холодов! А эти попались и вовсе какие-то сумасшедшие... Я их нарочно пугал. Только отгонишь и отойдёшь чуть в сторонку, а они тут же слетаются на прежнее место. Снова спугнёшь - всё равно возвращаются.
Я с ними до тех пор воевал, пока мама не вышла обратно на крыльцо и не позвала меня.
- Вот и всё... Я свободна, - сказала она, когда я подбежал к ней. Теперь мы с тобой можем пойти в магазин.
