Последний парад - Владимир Карпович Железников

Это была охота старого волка на зайчонка. Он не стал стрелять, а неожиданно быстро бросился вперед и сбил немца с ног…

Недавно этот немец прислал ему письмо. Неприятно, ведь немец остался в памяти вместе с тем страшным днем. А теперь немец жил где-то в Дюссельдорфе в собственном доме. У него два взрослых сына и дочь. В конверте, кроме письма, лежала еще семейная фотография.

Сергей Алексеевич тут же разорвал и выбросил фотографию, но она упрямо не исчезала из его памяти: немец, с дочерью на руках, стоял рядом с женой. Впереди — его сыновья, аккуратные, зализанные, в рубашках, расшитых кружевами и украшенных галстуками-бабочками.

Нет, он не испытывал к нему злости, злость и ненависть, созревшая в нем в войну, ушла из него. Он любил чужую радость, это было достойное качество, и он гордился им.

Сострадание, желание помочь другим в беде — это естественно. А вот любить чужую радость пока дано не всякому. А тут, прочтя письмо, он не почувствовал радости, а только удивился бестактности немца, которому жизнь подарила такое благополучие.

В письме немец благодарил русских за то, что они помогли им освободиться от Гитлера, а лично господина генерала — за сохранение его жизни. И теперь, писал немец, когда все страшное забыто, он хочет с ним переписываться, потому что оба они солдаты, воевали на одной войне и знают, что это такое.

Ничего себе братание получилось! Нет, на это он не согласен, на такое братание. Так можно далеко зайти, так можно и фашиста обнять и слезу при этом пустить только потому, что они сидели оба в окопах.

Сегодня он уедет. Он чувствовал в себе силу и потребность уехать к Витьке. А затем вернется в Москву. Может быть, напишет письмо, самое длинное, какое писал в жизни, напишет все то, что не успел сказать Витьке, и отправит Коле. Живая душа. А может быть, напишет и не отправит. Зачем оно Коле, ничего он в нем не поймет.

Уже стемнело, а Коли все не было. Конечно, его не пустила тетка. И, может быть, правильно сделала. Почему она должна, собственно, его отпускать, чтобы он шлялся по ночам с каким-то непонятным стариком!

Сергей Алексеевич все еще сидел, хотя ему пора было идти домой и собираться в дорогу, а то можно опоздать на последний автобус, и в этот момент его обостренный слух из общего шарканья ног и глухих вечерних голосов выхватил легкий, как ветерок, голос мальчика.

— Сергей Алексеевич! — крикнул Коля. Он бежал и говорил теперь прерывисто. — Здравствуйте, Сергей Алексеевич!

— Здравия желаю. — Сергей Алексеевич встал навстречу Коле.

Коля подбежал и от радости, что Сергей Алексеевич не ушел, схватил его за руку. А тот неожиданно крепко сжал ладошку мальчика и слегка пошевелил пальцами: так он всегда делал с Витькой. Как приятно было, что у него в руке теплая маленькая ладошка! Это было так необычно, но так горько…

Легкое шевеление пальцев рождало тысячу немых слов, которые перекидывались от Сергея Алексеевича к Коле, но обратных слов не было, потому что все же Коля был не Витька и не знал, что между ними существовал такой разговор.

«Я рад, что ты пришел», — шептали пальцы Сергея Алексеевича.

Но Коля не отвечал и чувствовал себя очень неловко, он уж забыл, когда с кем-нибудь ходил за руку.

«Ты просто мой Витька», — шептали пальцы Сергея Алексеевича.

И вдруг Коля тоже в ответ пошевелил пальцами. Он хотел сказать Сергею Алексеевичу, что опоздал, потому что тетка его не пускала, и что Тиссо и Юрка посмеиваются над его рассказами. А он лично ему верит.

Вслух же они ничего друг другу не сказали, молча дошли до дому, и Сергей Алексеевич уложил свои вещи.

— Птицу возьми себе, — сказал он. — А если хочешь, отпусти… Ну, кажется, все. — Сергей Алексеевич огляделся. — Ничего не забыл.

Ему вдруг захотелось остаться. Хорошо было гулять с Колей вдвоем, вспоминать что-то или затихать, слушая его голос.

— Жалко, что вы уезжаете, — вдруг сказал Коля и, чтобы как-то подкрепить значение своих слов, добавил: — И рассказы ваши мне очень интересны.

— И я к тебе привык, — ответил Сергей Алексеевич.

Они оба, и Коля и Сергей Алексеевич, смутились от собственных слов. Но одновременно, как это ни странно, Сергей Алексеевич вдруг почувствовал, что наивная похвала Коли, в которой выражалась оценка его жизни, льстила ему.

— А чего же вы тогда? — сказал Коля. — Оставайтесь.

— Мне на одном месте нельзя. Когда я вышел на пенсию, понял, что вся моя жизнь в прошлом. Сначала была война, потом служба, потом снова война и снова служба. А теперь… — Сергей Алексеевич замолчал, и Коля увидел по его глазам, что неотступные тени прошлого вновь одолевают его. — За эти два года я побывал во всех местах, где мы жили с Витькой. Приезжал в город и приходил в квартиру, где когда-то жил. Одни пускали, только смотрели как на сумасшедшего, другие не пускали, принимали за жулика. А иные ночевать оставляли. И сюда я поэтому приехал. Витька здесь до войны в пионерлагере отдыхал. Только там не был, где он погиб. А теперь пора. Стар стал.

— Какой вы старый, вы крепкий. — Коле хотелось ободрить старика, но он не умел этого делать и, чтобы как-то нарушить неловкую паузу, спросил, показывая на фотографию на стене: — А это не ваша?

— Нет, муж хозяйки. С войны не вернулся.

— А у нас в семье никто не воевал. Папа был мальчишкой, а дед — стариком. Даже как-то неудобно.

— Почему неудобно? — сказал Сергей Алексеевич, хотя ему и понравились слова Коли. — Они же не виноваты в этом. — Посмотрел на Колю, еще раз сравнивая его с Витькой, и добавил: — В первый раз в жизни встречаю такого счастливого человека.

Сергей Алексеевич позвал хозяйку, чтобы расплатиться, и хозяйка стала причитать, что он не дожил срок и тем самым ввел ее в расход, потому что она могла «другим людям» сдать комнату, что легче всего обидеть одинокую солдатскую вдову.

У Сергея Алексеевича после этих слов сразу пропала охота спорить с нею, и он заплатил ей деньги за весь срок.

Перед его глазами пронеслись бесчисленные поля и леса, серые от дыма и пороха, мокрые и стылые от дождя, и где-то в таком поле или лесу погиб муж этой женщины. От него осталась только фотография,