Толик опустил голову.
- Хвост морковкой! - сказал Темка и улыбнулся. - Помнишь, ты всегда говорил: хвост морковкой? - Он помолчал, словно выбирал слова. - Я тебя знаю, - сказал он. - Ты сейчас ругаешь Петра Ивановича. Думаешь, он меня обманул, мою маму... Нет. Он ошибся. Он просто очень ошибся, ты не суди его. Ему тоже нелегко.
Толик вздохнул, всмотрелся в Темку.
- Удивительный ты человек, Темка, - сказал горько Толик. - Тебя бьют, а ты улыбаешься.
Темка помолчал и вдруг засмеялся.
- Я ведь боксер, - сказал он. - Так и должно быть, какой же я иначе боксер...
И вдруг некстати, совсем не вовремя, невпопад, не к, месту Толик вспомнил, как рассказывал Темка про отважного кашалота. Смертельно раненный кит вдруг повернул к судну и, разогнавшись, врезался в корабль.
Темка улыбался тогда, рассказывая эту историю, и говорил, что люди должны походить на этого отважного кашалота.
А то какие же они люди?
7
Дома было как в праздник.
Стол накрыт хрустящей скатертью, уставлен тарелками со всякой едой, а в полных стопочках дрожит водка. Отец и мама сидят нарядные - отец в новом костюме, мама в своем любимом платье. Одна баба Шура обыкновенная - серый платок, серая кофта, острый носик из-под платка.
- Давай скорее, - сказала мама, едва вошел Толик, - мы тебя заждались. - Сказала так, словно они куда-то опаздывали.
Толик внимательно оглядел отца. Новый костюм сидел на нем хорошо, ладно обтекал широкие плечи, и рубашку он купил новую, дорогую, и красивый галстук. Просто на жениха походил отец. Вот только лицо у него было вовсе не жениховское, а серое и усталое. Будто он прошел сто километров пешком и, едва умылся, сразу за стол сел.
Совсем недавно Толик отца обвинял, считал, что он обманул Темку - да так ведь все и было, - а теперь обида уходила. Может, в самом деле? Может, прав Темка - отец ошибся? Жестоко и больно для всех, но ошибся, и его надо не винить, а понять.
Отец поднял рюмку с дрожащей водкой.
- Давайте выпьем, - сказал он задумчиво. - Давайте выпьем за то, чтобы все было хорошо.
Мама согласно кивнула головой, чокнулась с отцом. Чокнулась и бабка, но пить не стала, только пригубила и поглядела на отца колючими глазами.
Отец опустил голову и слепо тыкал в закуску вилкой.
Да, невеселый получался праздник! Толик думал, это будет светлый-светлый день, такой день, когда в тебе звенит таинственная струна, когда петь хочется, когда ты сумеешь сделать все, что захочешь. Еще бы ведь они снова сидят вчетвером, они снова вместе, но только теперь по-другому. Оттого и смотрит бабка колючим взглядом, что все по-другому, победили ее отец и мама. Поняли они друг друга наконец.
Толик ковырялся в тарелке - такая вкуснота, но есть не хотелось, не было, как назло, аппетита, а все думалось, думалось, будто он мудрый старец.
Поняли родители друг друга, но вот сами не радуются, что теперь все позади. Чему действительно радоваться, если с таким трудом поняли они все, если понимание это оказалось таким долгим, запуганным и тяжким.
Толик как бы со стороны оглядел стол, за которым они сидели. Не было тут ни одного правого человека. Каждый виноват в том, что случилось. Раньше Толик одну бабу Шуру во всем обвинял, но теперь-то он точно знал: и мама, и отец, и он сам - все виноваты. Все виноватые они, все до одного, но все же и пострадавшие. Бабка - власть потеряла, у Толика куча несчастий была, а про маму с отцом и говорить нечего. Не зря они, хоть и нарядные, хоть и праздничные, а совсем невеселые.
Отец встрепенулся, улыбнулся криво.
- Ну ладно, - сказал он, - что было, то миновало! - Взглянул на бабку, поднял стопку: - Давайте выпьем, Александра Васильевна, чтоб остаться нам добрыми родственниками!
Бабка опять кольнула его острым взглядом, но смолчала, только вздохнула тяжело и залпом опрокинула стопку, аж в горлышке у нее сбулькало: ну баба Шура!
- Значит, через два дня, Петя? - тихо спросила мама, словно не верила во все, что случилось.
- Через два, - ответил отец. - Завтра собираемся и берем билеты. А послезавтра, - он вздохнул, - прощай что было.
Прощай что было?.. Прощай Темка, прощай дом и бабка, прощай школа, хоккейная площадка зимой во дворе, танкистский шлем? И целый год жизни тоже прощай?
- Прощай все, что было, - повторил отец, посмотрел на Толика и спросил его: - Верно, Темка?
Он сразу осекся, побледнел, и Толик почувствовал, как нехорошо стало отцу.
Тяжелым и больным взглядом оглядел его Толик с ног до головы.
- Я не Темка, - сказал он. - Я Толик...
- Прости, - поник отец. - Прости, оговорился...
Толик встал из-за стола, подошел к окну. Августовские сумерки сгущались на улице, пряча в густую тень деревья, забор, дома.
Толик услышал за спиной отцовские шаги, ощутил на плече его руку.
- Прости! - глухо сказал отец, и Толик неожиданно понял, что его не надо просить, что он простил отца.
Простил именно потому, что отец так жестоко оговорился. Он назвал Толика Темкой, и это значило, он не забыл Темку. Он чокался с бабкой, он говорил маме, что через два дня надо ехать, он хотел забыть все, что было, но он помнил о Темке. Думал о нем, винился перед ним, чувствовал себя неправым.
Выходит, Темка не ошибался, когда защищал его. Выходит, он лучше знал отца?
Спиной Толик ощутил, как рядом с отцом встала мама. Словно она тоже просила простить отца, понять его, понять, что он не хотел его обидеть.
- Завтра, Толик, - сказала мягко она, - пойдем в школу за документами.
"Вот и все!" - подумал он обреченно. Конец школе, конец Изольде Павловне, которая сказала, что она не учительница, конец Женьке с Цыпой... Странное дело, Толик перебирал в уме неприятности, успокаивал себя, что теперь им конец, а легче не становилось, наоборот. Наоборот, в горле застрял какой-то комок. А Коля Суворов? А Машка Иванова? А Махал Махалыч, Топтыгин в квадрате? Но самое главное - Темка! Р-раз - и обрезать? Все, что было, позабыть?
- Знаешь что, мама, - вдруг резко обернулся он. - Вы поезжайте одни!
Возле стола что-то грохнуло и рассыпалось. Толик поглядел туда. Баба Шура разбила чашку, и белые черепки веером лежали на полу. Бабка подбирала их, пыталась сложить один к одному, но ничего у нее не выходило.
- Вы поезжайте сперва сами! - сказал он, думая, что отцу и маме придется тоже собрать по черепкам разбитую чашку. Другую только.
Мама и отец смотрели на Толика и будто не узнавали его.
- Я приеду к вам, - объяснил он. - Я приеду. Но не сейчас. Потом. - И вдруг добавил взросло: - Вы сначала устройте все у себя.
Можно было подумать, он говорил, чтобы родители получили квартиру, устроились на работу, но Толик думал про другое.
И они понимали, про что он сказал.
Мама растерянно смотрела на Толика. Ее руки опять опустились как плети. Вот-вот она сядет на краешек стула, опустит голову, скажет: "Никуда мы не поедем", - и снова станет покорной бабке. И все пойдет по-старому...
Но мама вдруг сжалась пружиной. Напряженной рукой провела по лицу, будто стряхивала что-то. Сказала твердым, решительным голосом:
- Хорошо. Я согласна.
Толик подошел к столу, взглянул на тарелку, полную вкусной еды, и вдруг дико захотел есть.
Мама глядела на Толика удивленным взглядом, у окна яростно курил замолчавший отец.
И вдруг всхлипнула баба Шура. Она потянулась к Толику сухими, костлявыми руками и запричитала, захлебываясь слезами:
- Вну-учо-ок, золо-отко! Один ты-ы меня не покида-а-ешь...
Много он видел всяких ее кривляний. Один тот спектакль чего стоил, когда она померла будто: целый театр.
Но сегодня бабка плакала по-настоящему.
Если она вообще умела плакать, как все.
8
Наутро в дверь осторожно постучали.
Отец и мама складывали вещи, работа кипела, мелькали платья, какие-то кастрюли, а Толик и баба Шура молчаливо глядели на эту суету.
Толик думал, что родители уж очень торопятся, суетятся как-то. Можно подумать, люди не собирают два тощеньких чемодана, а, по крайней мере, строят дом и потому, что строят впервые, очень боятся что-нибудь забыть, что-нибудь недоделать или в чем-нибудь ошибиться.
Когда раздался стук, баба Шура резво побежала к двери и пропустила вперед круглого человечка.
Человечек был даже ниже бабки и, казалось, состоял из шаров. Один, большой, был живот, второй, поменьше, - голова. На вытянутые шары походили и руки. Человечек докатился до стола, и Толик заметил у него под носом щеточку черных, как тушь, усов.
Человечек подвигал усами и спросил неожиданно писклявым голоском:
- Кто из вас Александра Васильевна?
При этом он оглядел внимательно и отца и Толика, словно и они могли оказаться Александрой Васильевной.
Бабка зашебуршала тапками, вынимая на ходу тонкий ключик, отворила, торопясь, комод и достала из него паспорт.
- Я и есть Александра Васильевна, - сказала она независимо, предъявляя человечку паспорт.
Странное дело, кругляш не удивился, паспорт не отверг, а, наоборот, со вниманием его разглядел. Потом объявил:
