— Мой отец, — Капелька кивнул на прозрачную стену, — уже давно и упорно ищет высшую справедливость, — при этих словах по толпе прокатился восторженный гул. — И он найдет ее! Тогда все заживут хорошо и счастливо, в мире и согласии…
Ему пришлось замолчать, так как все завопили, задвигались, замахали.
Царевич поднял руку, подождал, пока утихнет шум.
— Но многие хищники не хотят жить в мире и согласии. Они постоянно гоняются за кем-то, хватают, кусают, — вообще ведут себя плохо. Мой отец, владыка подводного царства, задумал пробудить у этих несчастных стыд и совесть.
Улыбки погасли. Жители недоуменно переглядывались.
— Совесть? Разве она есть у хищников?
— Есть, — уверенно ответил царевич. — Мой отец каждый день ставит опыты. В клетку хищника — ну, скажем, Акулы, впускают какого-нибудь жителя замка. Если Акула набросится на него, то мы начинаем ее стыдить.
Он подал знак, и хор Рачков-Богомолов тоненько запричитал:
— Как не стыдно? Как тебе не совестно, ненасытная утроба? Зачем ты проглотила этого маленького Карасика? Ведь он мог стать твоим другом…
Они выли и причитали так жалобно, что у многих навернулись слезы на глаза.
— Вот, вот! — крикнул царевич. — Одна Акула тоже заплакала. Значит, у нее есть совесть.
— Но заплакала она после того, как съела Карасика, — угрюмо сказал кто-то в толпе. Царевич на миг смутился, потом продолжал:
— И когда мы пробудим совесть у хищников, они не посмеют никого трогать. Наступит мир и…
— Чем же они будут питаться? — опять прервал его чей-то голос.
Царевич нахмурился, Лапшевники усиленно зашмыгали в толпе. Но царевич снова поднял руку.
— Сегодня будет поставлен опыт в присутствии всех вас, чтобы вы поняли, какое это нелегкое дело — поиски высшей справедливости, и прекратили всякие нехорошие разговоры.
Он подал знак, и где-то вдалеке в пустом коридоре раздался свирепый рык Акулы. Он все нарастал, и вот показались десять Спрутов, с трудом удерживающих голодную Акулу. Она рвалась вперед с горящими от ярости глазами. Узкий проход в толпе сразу стал широким. Кто-то из невидимых Лапшевников, наверное, зазевался и не успел посторониться, потому что Акула вдруг зачавкала. Но несколько постных Лапшевников лишь усилили ее голодные муки, и в клетку ворвалось чудовище, готовое проглотить все, что попадется на пути.
— Хороша Нелия! — пробормотал Великий Треххвост. — Мы держали ее без еды много дней, и теперь желудок у нее чист, как эта прозрачная стена. Сейчас очень трудно пробудить у нее совесть. Тем почетнее будет победа, если это нам удастся. Решай же, мой новый советчик, кого впустить в клетку к этой хищнице, потерявшей совесть и стыд.
Все взгляды разом устремились на Смешинку. Она похолодела: западня! Великий Треххвост приготовил ей западню, и царевич, сам того не подозревая, помог ему в этом.
«Если я не выдержу испытания, мне уже никогда не удастся спасти моих друзей! Но если выдержу… Всякий, на кого я сейчас укажу, будет моментально растерзан свирепой тварью! Жители замка никогда не простят мне этого. Да и я никогда не прощу себе… Что делать?»
Она повернулась к собравшимся, и все в ужасе отшатнулись от нее, стали прятаться за спины друг друга, пытались улизнуть из зала.
— Не двигаться! Куда напираете, трусы? — раздавались голоса Спрутов.
Неожиданная мысль пришла в голову девочке. Она повернулась к Великому Треххвосту и спросила:
— Те, на кого я укажу, должны будут войти в клетку к Акуле?
— Конечно! — ответил владыка.
— А они не посмеют ослушаться? И ты не станешь отменять мое решение?
— Ни за что!
— Хорошо, — девочка повернулась к жителям, затаившим дыхание, минуту помедлила. — Я знаю, кто должен войти сейчас в клетку. О, я вижу, это достойные подданные владыки! Они даже сейчас показывают свою беззаветную храбрость.
Она замолчала, как бы собираясь с духом, а затем воскликнула:
— Слушайте! Пусть в клетку к Акуле войдут все Спруты, находящиеся здесь! И без оружия, потому что только вид безоружного может пробудить совесть.
Наступила гнетущая тишина. Все застыли, вытаращив глаза. Даже у Великого Треххвоста отвисла челюсть. И в полной тишине какой-то Барабанщик от удивления пустил частую трель.
Тотчас зал словно взорвался! Крики, шум, отчаянная кутерьма… На Спрутов жалко было смотреть. Они то багровели, то белели, то чернели…
Кое-как царевичу удалось установить тишину. Он смотрел на Смешинку сияющими от радости глазами.
— Мое решение не отменят? — спросила девочка. — Пусть стражники покажут свою храбрость там, в клетке, и сумеют пробудить совесть у Акулы.
— Да, конечно, не отменят… — замялся владыка. — Но…
— А кто же будет поддерживать порядок? — вдруг тонким голосом закричал один стражник, которого все называли за чрезмерное рвение Служитьрад. — Позвольте хоть мне остаться.
— И мне! И мне! — закричали со всех сторон Осьминоги такими жалобными голосами, которых никто из жителей замка никогда у них не слышал. Многие Спруты побежали прочь от клетки, думая, что хоть это избавит их от жестокой участи. Но теперь сами жители не выпускали их из зала.
— Да, да, — облегченно подхватил Великий Треххвост. — А кто же будет поддерживать порядок?
— Сами жители замка. Правда? — повернулась Смешинка к залу.
— Правда! — закричали все. — Порядок будет! Сами поддержим!
Служитьрад бросился к прозрачной стене и умоляюще сложил щупальца:
— Жители сами не смогут… они даже не знают, как поддерживать порядок. Он упадет! Его не будет…
Исчерпав все доводы, он завопил:
— У них даже дубинок нет! Смешинка улыбнулась.
— Пусть все стражники отдадут жителям дубинки.
Служитьрад хотел сказать еще что-то, но владыка хмуро отвернулся от него и махнул последним хвостом:
— Выполняй!
В молчании стражники стали снимать с себя каски, пояса с пистолетами, отдавать жителям дубинки.
Спруты дрожали и все время озирались на клетку, где нетерпеливо кружила голодная Акула, то и дело испускавшая грозное рычание. Некоторые громко стучали клювами от страха. Другие плакали. Среди жителей раздавались иронические восклицания:
— Вот так смельчаки!
— Герои!
Служитьрад нашел новое занятие: подталкивал вперед других Спрутов. Но они не шли, упирались:
— Сам иди вперед! Покажи пример!
— Не разговаривать! — надсаживался Служитьрад. — Шагать в клетку!
Он ухватил одного из Спрутов — самого толстого, и Смешинка сразу узнала его: то был Жуйдавись, который встретил их при въезде в замок. Сейчас он чуть не подавился чем-то от страха и, хрипя, таращил глаза. Служитьрад энергично толкнул его к дверце, распахнул ее и почти втиснул в клетку необъятное тело Жуйдавись, но Акула стрелой метнулась к ним, и оба так поспешно отпрянули, что отлетели от дверцы. В толпе засмеялись.
— Они храбрые, когда на безоружных да слабых…
Стражники опять сгрудились у клетки, подталкивая друг друга, но никто не решался первым открыть страшную дверцу.
— Что же вы? — рассвирепел Великий Треххвост. — Трусы! Сейчас же лезьте в клетку! Ну?
Стражники теснее столпились около дверцы и начали медленно приоткрывать ее. Смешинка, не выдержав, отвернулась. Даже ей стало жалко трусливых Спрутов. Замерев, она ждала крика. И когда он раздался, вздрогнула.
Но крик несся совсем не из клетки, а из главного коридора, который вел к воротам.
— Бунт! Бунт! — вопил кто-то и с грохотом приближался. Голос показался Смешинке знакомым, она вгляделась в приближающийся силуэт…
— Лупибей!
Да, то был начальник стражи, но в каком виде! Потрепанный, осунувшийся, ремешок каски оторван, пояс с пистолетом потерян, а в щупальцах обломок дубинки. Опираясь на него, Лупибей поспешал по коридору.
— Бунт! — закричал он еще издали. — Коралловый город охвачен бунтом! Стражники выброшены! Грязный Ерш во главе бунтовщиков! Караул!
От неожиданности Великий Треххвост испустил оглушающий свист и исчез. Все оторопело смотрели на пустую прозрачную стену.
Но вот владыка появился снова. Он испуганно озирался по сторонам.
— Где бунтовщики? — спросил он Лупибея.
— В городе… Сидят там… закрылись. Никого не пускают.
— Хорошо, — облегченно вздохнул владыка. — То есть хорошо, что они сидят, а плохо, что стражники сбежали. Почему сбежали?! — вдруг заорал он.
— Так ведь бунтовщиков много, — пояснил Лупибей, отдуваясь. — И с ними грязный Ерш.
Великий Треххвост пожевал челюстями.
— Как же ты допустил, что стражу выбросили из города? Что не стали подчиняться? Что с ними оказался этот… немытый Ерш?
— Грязный Ерш, — поправил царевич. — Он в общем-то не грязный. И, между прочим, смелый, отлично бросает рыбу-Нож.
