от отвлекающего фактора.
– Расплата за грех – смерть, – продолжал Смид.
Сквозь раздвижную дверь, перед которой он стоял, просачивалось вечернее солнце. Каждый раз, когда Смид проходил мимо, тень от дверной перекладины скользила по нему, словно медлительный маятник метронома, отмеряя неспешный темп его шагов. Все участники нашей терапевтической группы сидели тихо и дышали, подстраиваясь под ритм шагов наставника. Запеканка, съеденная на ланч, вызывала тяжесть в желудке. В группе нас было семнадцать-восемнадцать человек. Те, кто пробыл здесь довольно долго, знали, что от мяса и плавленого сыра лучше воздержаться; другие приносили ланч с собой, в контейнерах с неоновыми крышками, из которых тянуло тунцом под майонезом. Наблюдая, как едят старшие участники группы, пробывшие в ЛД больше двух-трех лет, я понял, что имел в виду администратор, когда сказал, что мы – большая семья. Большая, но не благополучная. Тосты из хлеба без корочки с ультрамариновым желе: в этой группе терпимо относились к любым предпочтениям в еде. Все понемногу занялись своими делами; напряженный гул поутих, и участники почти перестали искоса друг на друга поглядывать, как бывает, когда большая группа людей вдруг оказывается в интимной обстановке. Один лишь я выглядел чужаком и уныло скоблил макароны с мясом и сыром на своей тарелке, то и дело робко поднимая глаза.
Слева от меня сидела С. – нескладная девушка в принудительной юбке; вскоре она признается, что ее поймали, когда она смазывала влагалище арахисовым маслом для своей собаки.
– Рада познакомиться, – сказала она тем утром до того, как я успел представиться.
С. словно всегда была готова сделать реверанс, нервно теребя края хлопковой юбки. Она уставилась на мои ноги, точнее на плитку под моими ботинками, и на секунду мне показалось, что она разглядывает греховный след, который тянется за мной из внешнего мира.
– Тебе здесь понравится.
Справа от меня сидел парень семнадцати или восемнадцати лет. Обозначим его как Д. Он носил ковбойские джинсы и кривил губы в усмешке, а на его карие глаза опасно спадала длинная челка. Д. постоянно хвастался, что помнит все восемь «разгромных пассажей» из Библии. Разгромными они назывались, потому что осуждали гомосексуальность и отстаивали традиционные гетеросексуальные отношения.
– Я перечитываю их каждый вечер, – признался Д. серьезным и в то же время игривым тоном. Он сжал мою ладонь твердым натренированным рукопожатием. Сотни рукопожатий предшествовали этому, каждое из которых постепенно укрепляло хватку Д. до тех пор, пока он не прошел базовый тест на мужественность. – Помню главы целиком.
Когда наши руки разъединились, я ощутил его пот на своей ладони. «Никаких объятий и физического контакта между клиентами», – припомнил я назидание из справочника. Разрешались только быстрые рукопожатия.
– Знаешь, какой мой любимый? – улыбнулся он. – «Не ложись с мужчиной, как с женщиной, ибо это мерзость». – Позже он поведает мне собственные толкования этих «разгромных пассажей». – Мерзость, – повторил он, медленно откидывая челку полусогнутыми пальцами, на ногтях которых сверкали широкие белые лунки. – Какое безумное слово. На иврите оно звучит как: to’e’va. Евреи употребляли его по отношению к креветкам и к мужеложству. Их очень пугали эти существа с тонкими ножками, которые плавают в море, понимаешь? Они считали их противоестественными.
Еще в нашей группе были неверные муж и жена, бывшие школьные учителя, опозоренные неприличными слухами, и подростки, которых держали здесь против воли. Последние были частью программы «Убежище» – сомнительного мероприятия, рассчитанного на родителей, которые не видели иного выхода, кроме как отправить ребенка в подобное место.
Большинство из нас были с Юга, из той части, где процветал протестантизм, и истории наши звучали до скуки однообразно. Нам всем выставили требование, с которым обычно не сталкиваются в других семьях, где любовь между детьми и родителями безусловна. В какой-то момент прозвучало: «Изменись, или же…» Или же станешь бездомным, нищим, прокаженным, изгоем общества. Мы все были слишком напуганы, чтобы пустить жизнь на самотек; нам рассказывали поучительные истории об одержимости наркотиками и сексом, о людях, умиравших в муках от СПИДа в сточной канаве какого-нибудь занюханного западного городишки. История всегда заканчивалась смертью, и мы верили, что так оно и случится, а в книгах, по телевидению и в кино находили подтверждение своим страхам. В кинотеатрах небольших городов редко можно было увидеть фильм, где освещалась бы тема гомосексуальности, а если и попадалось что-то, то герои фильма обязательно умирали от СПИДа.
Меня записали в «Исток» – двухнедельную экспериментальную программу, которая должна была определить, нужна ли мне длительная терапия. Большинство пациентов проходили трехмесячную терапию, а зачастую и более длительную. Иногда студенты вроде меня выпадали из жизни не меньше чем на год. Это делалось для того, чтобы исключить нездоровое влияние внешнего мира. Многие оставались и дольше. На самом деле бо́льшая часть персонала «Любви в действии» была бывшими пациентами, которые провели в организации два года и решили остаться, не желая возвращаться к прошлой жизни. Такая возможность существовала для всех клиентов ЛД. Бывшие пациенты обязаны были найти работу, заранее получив согласие наставников, быть в состоянии финансово обеспечивать себя, общаться только с теми клиентами, чей характер и статус получили одобрение персонала, держаться подальше от интернета и любых других «светских мест», включая «торговые центры любого типа» и «магазины с нерелигиозной литературой». Так как пациентам дозволялось уходить от офиса ЛД только на ограниченное расстояние, терапевтическая группа становилась для них всем: дорогой, правдой и светом, о которых говорил Иисус в Новом Завете, единственной верной дорогой к Господней любви.
Через две недели персонал ЛД вместе с моими родителями должен был решить, на какой срок меня нужно оторвать от внешнего мира. Название программы говорило само за себя: с «Истока» начинался трудный и долгий путь.
– Расскажи, что ты сделал, Т., – попросил Смид.
Эта
