А надвигались они стремительно. Парламент собрался и, мягко говоря, сознавая сомнительность своих решений, отменил узаконенный некогда Кранмером развод короля Генриха Восьмого с матерью королевы и перекроил все законы, касавшиеся религии, принятые при короле Эдуарде. В обход закона перед заседанием отслужили мессу на латыни и прогнали священника за то, что он не опустился на колени. Леди Джейн Грей обвинили в измене за посягательство на корону, мужа ее — за то, что он был ее мужем, а Кранмера — за отказ признавать вышеупомянутую мессу. Затем королеве направили обращение, содержавшее нижайшую просьбу поторопиться с выбором супруга.
Надо сказать, вопрос о том, кому быть мужем королевы, вызвал немало споров, и мнения людей разделились. Одни говорили, что кардинал Пол — тот, кто ей нужен, но она сама думала иначе, полагая, он для нее слишком стар и учен. Другие уверяли, что ей следует остановиться на юном красавце Кортни: королева сделала его графом Девонширом, и готова была согласиться, но потом передумала. И вот наконец выяснилось, что Филипп, король Испанский, наилучшая для нее партия, хотя люди с самого начала не одобряли этого выбора и перешептывались о том, что испанец с помощью чужеземный солдат примется насаждать в Англии все самое дурное, что есть в папской религии, включая страшную Инквизицию.
Недовольство переросло в заговор: юного Кортни задумали женить на принцессе Елизавете и, подняв шум на все королевство, настроить людей против Марии и в пользу новобрачный. Гардинеру удалось вовремя об этом пронюхать, но храбрые жители древнего Кента взбунтовались, как бунтовали в старину. Вожаком их стал отважный сэр Томас Уайэт. Подняв свое знамя в Мейдстоне, он дошел до Рочестера, укрепился в старинном замке и приготовился сдерживать осаду герцога Норфолка, двинувшего на него гвардию королевы и пятьсот ополченцев из Лондона. Между прочим, выяснилось, что часть лондонцев поддерживает Елизавету, а не Марию. У стен замка они присягнули Уайэту, и герцог отступил. Уайэт привел к Дептфорду пятнадцатитысячное войско.
Но много народу разбежалось, и до Саутуорка дошли только две тысячи. Уайэт не растерялся, увидев, что жители Лондона вооружены, а стражники у Тауэра готовы оборонять переправу. Он отошел в Кингстон-на-Темзе с намерением пройти по тамошнему мосту, чтобы попасть в Лондон через Лудгейт, где находились одни из старинных городских ворот. Мост был разрушен, но, восстановив его, Уайэт и его люди смело пробились по Флит-стрит к Лудгейт-Хиллу. Увидав, что ворота закрыты, Уайэт с мечом наголо повернул к Темпл-Бару, но был вынужден сдаться, и три или четыре сотни его солдат тоже оказались в плену, а около сотни погибло. В минуту слабости (или под пыткой) Уайэта вынудили признаться, что он действовал как сообщник принцессы Елизаветы. Однако он вскоре снова обрел мужество и не захотел спасать свою жизнь ценой лжи. Самого Уайэта четвертовали, останками его распорядились в соответствии со зверским обычаем, а полсотни или сотню его соратников повесили. Остальных решено было помиловать при условии, что все они с петлей на шее дружно гаркнут: «Боже, храни королеву Марию!»
Пока шумело это грозное восстание, королева выказывала храбрость и волю. Отказавшись укрыться в безопасном месте, она отправилась в Гилдхолл и со скипетром в руке выступила перед лордом-мэром и горожанами с пламенной речью. Но на следующий день после поражения Уайэта Мария совершила жесточайшую из всех жестокостей, сотворенных в ее жестокое время, и подписала смертный приговор леди Джейн Грей.
Леди Джейн уговаривали перейти в католическую веру, но она отказалась наотрез. Утром того самого дня, когда ей предстояло проститься с жизнью, она увидела из окна, как обезглавленное тело ее мужа привезли на повозке с Тауэр-Хилла, где несчастный взошел на эшафот. Но и сейчас, как до его казни, когда она отказалась от последнего свидания, опасаясь собственной слабости, проявила она стойкость и смирение, память о которых сохранится навечно. Леди Джейн, уверенно ступая, поднялась на эшафот, лицо ее казалось безмятежным, а голос не дрогнул, когда она обратилась к стоявшим поодаль людям. Число их было невелико: эту молодую, невинную и прекрасную женщину не отважились убить там же, где и ее мужа, на Тауэр-Хилле, и казнили в стенах Тауэра. Леди Джейн сказала, что она преступила закон, присвоив себе право, принадлежавшее королеве Марии, но не имела дурных намерений и умирает смиренной христианкой. Попросив палача казнить ее побыстрее, она спросила: «Не отрубишь ли ты мне голову, прежде чем я успею положить ее на плаху?» Тот ответил: «Нет, госпожа», и она смолкла, ожидая, пока ей завяжут глаза. Не видя плахи, на которую ей предстояло склонить свою юную голову, леди Джейн стала ощупывать ее руками, и люди слышали, как она промолвила в смятении: «О, как же мне быть! Где плаха?» Но ее подвели к нужному месту, и палач отсек ей голову. Вы уже и так знаете, сколько неправедных дел год за годом вершил в Англии палач, чей топор вонзался в ненавистную плаху, перерубив горло многим храбрейшим, умнейшим и лучшим людям этой земли. Но никогда еще удар его не был настолько жестоким и отвратительным.
Мария, сгорая от нетерпения, ожидала мужа
Вскоре пришел черед и отца леди Джейн, но ему мало кто сочувствовал. Королеве Марии пора было теперь устранить Елизавету, и она резво взялась за дело. Пятьсот солдат отправили в Эшридж близ Беркемстеда, в дом, где уединенно жила Елизавета, приказав им доставить ее живую или мертвую. Добрались они туда к десяти вечера, но Елизавета прихварывала и уже легла. Командиры отряда вошли в спальню следом за одной из служанок и на рассвете Елизавету вынесли на носилках, чтобы доставить в Лондон. Елизавета была совсем слаба, ей нездоровилось все пять дней, что ее заставили провести в дороге, но, полагая, что народ непременно должен ее увидеть, она приказала приподнять над носилками полог, и ее, бледную и полуживую, пронесли вдоль улиц. В письме к сестре она уверяла, что ни в чем не виновата и спрашивала, почему стала пленницей. Вместо ответа ее заключили в Тауэр. Внесли туда Елизавету через «Ворота изменников», невзирая на ее протесты. Один из сопровождавших ее лордов предложил ей накрыться его плащом, так как шел дождь, но она отказалась, твердо и с достоинством, и села во дворе на камень. Ее убеждали укрыться от непогоды внутри, но она ответила, что сидеть здесь еще не самое плохое. В конце концов ей пришлось войти в отведенные для нее покои и остаться там пленницей. Правда, обходились с ней менее строго, чем в Вудстоке, куда ее пере везли после и где, говорят, она однажды позавидовала молочнице, услыхав, как та распевает, шагая солнечным деньком по зеленому лугу. Гардинер, в ту пору едва ли не самый ревностный и суровый из поборников католичества, не скрывал, что всей душой желает Елизаветиной смерти. Он любил повторять, что отряхивать листву с древа ереси и ломать его ветви пустое занятие, пока не уничтожены корни — надежда еретиков. Увы, благим его помыслам не суждено было сбыться. Елизавету все-таки отпустили, позволив ей жить в Хэтфилд-Хаусе под приглядом некого сэра Томаса Поупа.
Похоже, этой переменой участи Елизавета была обязана Филиппу, королю Испанскому. Человек он был не особенно славный, скорее наоборот: надменный, властолюбивый и суровый, но и он, и испанские дворяне, сопровождавшие его в Англию, не допускали даже мысли о том, чтобы причинить принцессе зло. Не исключено, что за всем этим крылось одно лицемерие, но нам приятнее думать, будто мужское достоинство и честь. Королева, сгорая от нетерпения, ожидала мужа, и тот, к ее неописуемому восторгу, прибыл, хотя она ему никогда не нравилась. Гардинер обвенчал их в Винчестере, и народа устроили торжества. Правда, многие, включая членов парламента, относились к испанскому замужеству королевы с прежней настороженностью. Про парламент говорили, что он продался за испанские денежки и совесть у него нечиста, однако закон, который разрешал королеве передавать власть преемнику, избранному по ее усмотрению в обход принцессы Елизаветы, все же не утвердили.
Гардинер опять ничего не добился, как и в предыдущий раз, когда преследовал куда более страшную цель — отправить принцессу на эшафот. Зато при его участии возрождение нереформированной религии шло семимильными шагами. Был избран новый парламент, и в нем не нашлось места для протестантов. Начались приготовления к возвращению в Англию кардинала Пола, легата папы, с указом его святейшества о сохранении церковных земель за знатью, изданным с расчетом на то, что из шкурного интереса многие вельможи поддержат его. Разыгранный затем пышный спектакль увенчался триумфом королевы. Кардинал Пол торжественно прибыл, и встретили его с большим шумом. Парламент обратился к нему с петицией, единодушно выразил свои сожаления, связанные с тем, что религия нации претерпела изменения, и попросил снова принять страну в лоно католической церкви. В присутствии королевы, которая сидела на троне между королем и кардиналом, а также парламента Гардинер огласил ее. Потом кардинал сказал замечательную речь, великодушно отметив, что в ответственный час нового приобщения королевства к римской церкви следует все забыть и простить.
