- Хватит тебе повторять глупости, - сказала Валя.
- Он жулик? Валь!
- Нет.
- Просто он молодой человек, - примирительно сказала Люська, желая утешить и подлизаться.
Валя взялась за "Радугу". Ей грустно стало. Еще почти двое суток в этом вагоне... Какие несправедливые есть люди. Не может быть у жулика такое лицо.
7
...Вот запало в голову чужое окошечко и месяц над черной сосной.
Тонкий месяц светит. Краснеется окошечко. Зовет дорожка, бегущая к домику.
Что будет у меня, что? Какая предстоит мне любовь?
Какие подвиги, какие переломы судьбы?
Это со всеми так, или только со мной, что все время уходят от меня те, кто мне нужен, или я от них ухожу?
И этот тоже, - на минутку подсел, и нет его, увели.
Будет ли встреча прочная, вечная?
8
Сколько печных труб, оказывается, понастроили люди. Вот они торчат, трубы, во множестве торчат из-под снега. При каждой трубе была раньше печь; варилось кушанье, люди грелись. Сейчас голо и дико торчат бездомные трубы. Все кругом рухнуло, лежит под снегом, печи, стены; а трубы торчат.
Подъезжаем.
Все одеты в пальто и давно стоят на ногах, накаляя вагон своим жаром. Дядя Федя в шинели, спустив наушники и завязав тесемки под небритым подбородком, встал как скала позади Вали с Люськой. Толчок под ногами, и остановился поезд, люди начинают выливаться из вагона.
Свежий воздух в лицо, столб, часы...
Ленинград?
Толпа льется по перрону...
- Держись! - вскинув на спину багаж, велит Люське дядя Федя. Люська ухватилась за его шинель рукой в рукавичке... Железная калитка в конце перрона, и у калитки - да, она! - тетя Дуся, постаревшая, потемневшая, но она, она! - пряди стриженых волос вдоль щек, папироса во рту, прижмуренный глаз...
9
У тети Дуси умылись над раковиной в большой темной кухне и пообедали. Кроме супа и каши, была сладкая наливка, и не только дядя Федя, все, даже Люська, позволили себе и выпили за то, чтоб больше с нами этого не было, сколько б мы ни прожили, хоть по сто лет, - будем здоровы!
Накрывала на стол и грела обед молодая красавица. Ее звали Маней. Она работала на фабрике. Мать у нее умерла в блокаду.
Тетя Дуся рассказывала, как Маня тушила пожары и поймала ракетчика.
- Схватила мерзавца за шиворот.
Маня весело засмеялась. Совсем нетрудно было вообразить, как эта Маня с подбритыми бровками и золотистыми локонами хватает мерзавца за шиворот. Такой был вид у нее боевой, что ничего о ней вообразить не трудно. Среди пляшущего пламени она бегала по крышам, ну что ж. Она все могла. Как ловко сидел на ней черный свитер, загляденье.
- Что думаешь делать? - спросила тетя Дуся у Вали, когда закончился обед и закончились воспоминания и дядя Федя, распрощавшись, ушел к своим знакомым.
Валя поделилась давнишним планом.
- Я бы хотела, - сказала она, запинаясь, ей самой этот план казался фантастическим, хотя мало ли фантастического на свете... - Хотела, если можно, съездить на Мгу, поискать мамину могилку. Папину, конечно, не найти...
- Это удивительно, - сказала тетя Дуся, - до чего вы ни о чем не имеете понятия. Ты ехала: ты видела? Можно там найти могилу? Мга! На Мге все перекопано, мин еще до черта... Она будет искать могилку!
- Но я помню, где она! - сказала Валя. - Вот так находится ров, к которому мы бежали. А так...
- А зачем у тебя на могилы настрой?! - спросила тетя Дуся гневно. Молодая! Жить должна! Становись на участок, где мама работала, - это будет красота, это я понимаю!.. А пока бери-ка Люську да идите в баню, самое первое дело с дороги баня.
Когда Валя собрала белье, тетя Дуся к ней подошла и поцеловала.
- Ты все-таки молодец, - сказала она. - Я боялась, ты слабонервная, как мама была, - нет, ты молодец. Где баня, помнишь? А то Манька проводит.
- Не надо провожать, - сказала Валя. - Я помню.
Они хорошо помылись с Люськой, потом Валя сказала:
- Пойдем посмотрим, где был наш дом. Отсюда близко.
Горели фонари. Мелкий снег, блестя, крутился вокруг фонарей. Валя озиралась, - напоминания обступали ее, выходя из летящего снега. Вывески, подъезды, звон трамваев, освещенный вход в кино, завитая кукла в окне парикмахерской, все было напоминаниями. Но почему-то думала Валя не о том, как она ходила тут маленькой, - ей снова вспомнилось ее поездное знакомство, молодой человек Володя, которого увел контролер.
"Он все равно доберется до Ленинграда, - подумала она, - и я смогу его встретить. Даже сейчас могу его встретить, почему нет, как будто это так уж невозможно".
И на всякий случай стала смотреть на прохожих.
Люди шли по улице, входили в магазины, выходили из магазинов. Ловко вскидывая над снежным тротуаром короткое толстое туловище, на руках прошел безногий, его отечное, темное, хмельное лицо вдруг вынырнуло перед Люськой, Люська отпрянула.
- Валь, - сказала она, - я не хочу смотреть, где был наш дом. Идем к тете Дусе.
- Уже скоро! - сказала Валя. - Вон наш угол! Вон тот, где булочная! Видишь? Где высокое крыльцо, мы там покупали хлеб.
Они дошли до булочной и свернули за угол.
Все дома были на месте. Только одного не было, вместо него - дощатый забор. Слева стояла фабрика-кухня; к ее каменным столбам примело свежего снежку. Справа подымался высокий темный дом, только несколько окон в нем было освещено. А посредине - провал, будто зуб выпал. Провал и дощатый забор.
- Надо же! - сказала Валя.
Они постояли, глядя на забор.
- Вот тут были ворота, - сказала Валя.
- А может, - сказала Люська, - это не наш дом. Почем ты знаешь?
- Ну как же мне не знать! - сказала Валя. - Вот тут всегда стояла дворничиха. Ее звали тетя Оля. Пройдешь подворотню, и направо второе наше было окно.
- Ну, пойдем, - сказала Люська.
Обратно лучше было идти: ветер дул в спину. Сквозь снег загорались на перекрестках то зеленые огни, то красные.
10
- С легким паром! - сказала тетя Дуся. - Вешайте пальтишки к батарее. Сейчас чай пить будем.
Маня в кухне развешивала на веревке чулки и лифчики и пела: "Вышел в степь донецкую парень молодой". И пела она, и развешивала белье, и мыла таз как-то приятно, ловко, с удовольствием. "И я завтра все перестираю", подумала Валя.
На керосинке сопел чайник. Тетя Дуся наколола щипчиками сахар, нарезала хлеб, достала из шкафчика банку консервов и сказала Мане:
- Свинобобовые открой-ка.
- Тетя Дусечка, - сказала Маня, - это не свинобобовые, это паштет.
- Как же паштет, - возразила тетя Дуся, - когда свинобобовые?
- Ну как же свинобобовые, когда паштет! - воскликнула Маня, держа банку в разбухших от стирки маленьких ручках с колечком на розовом пальце.
И они еще поспорили, прежде чем открыть банку. Там оказался паштет. Сели за стол. Люська ела все, что давали, и тянула из блюдечка чай, раскрасневшись, а Валя съела немножко, она боялась, что мало останется тете Дусе и Мане, которые столько голодали. Она смотрела на Маню и думала: "Какая красивая". Ей хотелось иметь такой же свитер и такую же прическу. Быть тоже бедовой, проворной. "Она разговаривает с тетей Дусей как равная, - думала Валя, - это потому, что она тушила пожары и спасала умирающих".
Постучали в дверь, пришла женщина.
- Нюрины девчата прибыли, - сказала ей тетя Дуся. - Ты помнишь Нюру?
- Это какая Нюра? - спросила женщина.
- Ну как же, - сказала тетя Дуся, - небольшая такая, во втором цехе работала.
- Рябоватенькая? - спросила женщина.
- Нет, рябоватенькая - то Соня была, - сказала тетя Дуся, и Маня подтвердила:
- То тетя Соня была.
- А чего же это я Нюру не помню? - спросила женщина.
Вошла другая женщина, болезненная, угрюмая. Тетя Дуся и ее спросила:
- Нюру помнишь? Это ее дети.
- Нюрины дети? - переспросила женщина.
Она стояла, прислонясь к двери, и смотрела на Валю и Люську.
- Не похожи на Нюру, - сказала тетя Дуся. - В отца, я его знала, белокуренький такой был.
- На Нюру не похожи, - эхом повторила женщина.
Она отвернулась, и в профиль Валя ее узнала. До чего она изменилась, она была совсем молоденькой, когда сидела на Лиговке у Московского вокзала со своим мальчиком Васильком. Волосы у нее стали редкие и серые, и черты другие, будто не ее лицо, непонятно, как Валя ее узнала.
Узнав, она об этом не сказала и не спросила про Василька. Она понимала, что спрашивать не надо. Что можно, скажут без твоих вопросов. Ты молчи, жди, когда тебе скажут.
Посторонние ушли. Тетя Дуся и Маня стали готовиться к ночлегу. Тетя Дуся уложила Люську с собой на кровати, а Маня постелила себе и Вале на полу. Подушки она прислонила к батарее парового отопления. Через окна с улицы светил свет в комнату.
- Ложись к середке ближе, - сказала Маня. - Место есть.
- Мне хорошо, - ответила Валя.
Они лежали деликатно, стараясь не прикасаться друг к другу.
- Будут тебе предлагать в трампарк, в стройтехникум и так далее, сказала Маня, - ты не соглашайся. Не советую тебе. У нас коллектив мировой, а там еще не известно. Это первое. Второе - вашу маму у нас помнят. Так что ты не кто-нибудь, а своя потомственная.
