Мы околдованно сидели вокруг.
Он долго не шевелился, мы уже заволновались, но тут Юрка выдернул голову и, вскинув руки, восторженно прохрипел:
- Вы! Это же склад!.. У-у, сколько там всего!..
- Ну-ка! - Я оттолкнул его и тоже - ширк! - в дыру.
Меня обдало холодом и мазутным запахом. Запыленная фрамуга едва пропускала свет, и это сгущало складское богатство. Там и тут истуканами чернели бочки и ящики, прогибались перегруженные стеллажи, дырчато пузырились на стенах какие-то панцири. И еще что-то стояло, висело, лежало... Я не успел разобраться - меня вытянули, и в дыру нырнул Борька.
Потом Славка.
Генка же, весь подобравшись, косился на отверстие, как на змеиную нору, а когда Юрка принялся деловито расширять ее, горячо и прерывисто дыша, крикнул вдруг:
- Ты что?
- Чш-ш!.. Не крякать...
- Да вы сдурели!.. А вдруг кто придет?
- Будь спок!.. Три года не приходили, а тут придут?.. В этих ящиках шарикоподшипники, чтоб мне! По самокату обеспечено! - подогревал нас Юрка, понимая, что если все мы восстанем, то его затея провалится.
Но Генка не сдавался. Поднимая над бурьяном голову, оглядываясь и прислушиваясь, как камышовая птица, он шептал:
- Ой, пойдемте отсюда!.. Вовк, Славк, Борьк! - К Юрке самому он и не обращался, чуя, что тот невменяем. - Пойдемте лучше, а то будут нам и шарики и подшипники!
За наши души шла борьба, словно за раненных на нейтральной полосе фронта, как сказал бы дядя Федя, которого именно так и спасли. У Генки был особый нюх на нечестное, и, уловив его, он терялся начисто. Нюх этот был и у нас, но мы ближе, смертельно ближе подкрадывались к нечестному. Сейчас бы самый раз шикнуть на Юрку да шлепнуть его по рукам, а мы - нет, мы, затаивая дыхание, следили за его четко-настороженными движениями, и, когда он, кончив и мотнув над головой, дескать, за мной, первым вполз в склад, я с каким-то жжением в желудке, точно заглотил огонь, нырнул вторым, с радостью слыша, как пыхтит и процарапывается позади Славка, для которого лаз оказался тесноват.
Чуть прикасаясь к каким-то холодно-липким предметам, мы двигались осторожно-плавно, как лунатики. Нам ничего не нужно было, только ощущать опасность. А она тут была, как пульс - у самых ворот, откуда просачивался свет, где с перебоями и стрельбой чихпыхал мотор и о чем-то яростно спорили рабочие. Зайди кто - и мы пропали! Мы - преступники!.. Не зря нас Анечка и прочий оградный люд подозревали, ой, не зря!..
- Подшипники ищите! - хрипло напомнил Юрка.
Будто очнувшись, мы стали обшаривать ящики, где могли храниться шарикоподшипники. Нет, не для самокатов, которые мы никогда не мастерили, потому что поблизости от нас не было ни асфальта, ни деревянных тротуаров, искали просто так. А может быть, и взяли бы просто так, но в ящиках оказались болты с гайками разной величины да какие-то финтифлюшки. Юрка даже ругнул начальство за такой бедный выбор.
В углу, за высоченной стопой автопокрышек, мы с Юркой наткнулись на машинные камеры, наброшенные на деревянный штырь, на какие продавцы накалывают чеки, только больше, понятно. Юрка гмыкнул, оценивающе пощупал их и пересчитал вроде, потом фыркнул и коротким синичьим посвистом дал сигнал к отступлению.
К дыре, светлевшей на неопределенном расстоянии, мы отходили не спеша, как победители.
Увидя нас, Генка аж охнул от радости, живо заслонил отверстие радиатором, который приволок заранее, и тихо, втайне от остальных, спросил меня:
- Ничего не сперли?
Он, кажется, считал меня самым честным после себя человеком. Я улыбнулся ему, весело мотнул головой, мол, ничего, и мы, опять забившись в кабину, с новым голодом набросились на оставшуюся еду... Нет, никакие, к лешему, мы не преступники! Зря Анечка поклеп на нас возводила.
ТОМКИН СЕКРЕТ
Я сидел на кровати и в косых лучах солнца, прощально заглянувшего в наш каземат, просматривал новенькую "Геометрию", только что принесенную отцом. Я любил математику и теперь, любуясь треугольниками, ромбами, как таинственными письменами, заранее чувствовал, что с геометрией я отлично подружусь.
Мама с отцом ушли к тете Шуре-парикмахерше смотреть по телевизору какой-то балет. Своего телевизора у нас не было. Родители считали, что он, как змеиный яд, полезен только в микроскопических дозах, а в больших убивает. И хоть я ручался, что меня не убьет никакая доза, даже лошадиная, они держались своей теории.
- Эй, Вовка!.. Гусь! - раздалось под окном, и по стеклу градом прозвенели щелчки. - На выход!
Это была Мирка.
Намаявшись за день с двумя своими горластыми братцами, вечером она вырывалась из дома и вихрем облетала двор, будоража и тормоша всю нашу братию, которой только этого и надо было.
Я выскочил - Мирка уже неслась прочь, к другим окнам и другим дверям. На бегу она обернулась, погрозила мне сперва, а потом поманила и - дальше. Молодчина! Из девчачьего полка я больше всех уважал Мирку, уважал как мальчишку, конечно, а не в другом смысле. В другом смысле мне хотелось скорее увидеть Томку. Я ее не видел со вчерашнего утра, когда она парусом проплыла по двору... А почему Мирка погрозила - ясно, потому что от концерта отмахнулись, хотя она могла и просто так погрозить. Нашему брату грозят все, кому не лень. Тут важно самому знать, есть за что или нет. Нет - хохотни и ответь тем же, есть - замри и не чирикай... Хорошо хоть из склада ничего не стянули, а то бы чуть где кулак - дрожи, что пронюхали. Значит, мы не такой уж пропащий народ, как судачат о нас некоторые кумушки.
Бодрый и радостный, я замкнул дверь, спрятал ключ в боковую трещину нашего кирпичного крыльца и метнулся к Славкиному, чуть наискосок. Славку Мирка почему-то никогда не вызывала, хотя и было сподручно.
Не застав никого ни в кухне, ни в гостиной Афониных, я на цыпочках прокрался в Славкину комнату и вижу - сидит наш Славчина за столом и что-то пишет. Я вытянул шею.
"Его дядя, безрукий еще с первой войны", - с трудом и с удивлением разбирал я Славкины каракули. Что он тут плетет, ведь у него же красивейший почерк!.. И вдруг я понял, что Славка пишет левой рукой!
- Что это? - спросил я.
Славка нервно перевернул лист и оглянулся.
- А-а, Гусь.
- Что это за писанина?
- Где?
- Да вон, которую ты перевернул.
- А, эта. - Славка опять перевернул лист и заскрипел стулом. - Это я тренируюсь.
- Левой-то?
- Да. - Он перестал мяться и спокойно пояснил: - Я теперь каждый день по пятнадцать минут пишу левой рукой.
- Зачем?
- Надо... Вот послушай. - Славка придвинул лежавшую сбоку открытую книгу и, мягко постукивая зубами, прочитал: - "Его дядя, безрукий еще с первой войны, часто сетовал на то, что в юности не научился владеть левой рукой так же, как правой - не испытывал бы он теперь неудобств и не злился бы попусту..." - Славка отложил книгу и с важностью посмотрел на меня, ну, мол, как, съел?
Но я ничего не понял и спросил:
- Ну и что?
- А то!.. Чтобы потом не сетовать, я сейчас учусь писать левой рукой.
Это было так неожиданно, что я сначала растерялся, потом пораженно воскликнул:
- Ты собираешься стать безруким?
- Нет, но в жизни все может быть... Бац - и оттяпает!.. Другой захнычет, а я спокойно левой, как правой!
Тут до меня все дошло.
- Да-а, - протянул я. - Тогда заодно учись и ногами писать, а то вдруг - бац! - и обе руки оттяпает! Другой захнычет, а ты спокойно достанешь обе ноги и - как ни в чем не бывало!
- А что? Вон в цирке ногами рисуют, - невозмутимо согласился Славка.
- Во-во! - подхватил я, начиная злиться. - И зубами научись тоже, на всякий случай! Вдруг и руки и ноги отлетят! Все будут хныкать, а ты достанешь зубы и - только держись!
Поняв, наконец, что я его разыгрываю, Славка улыбнулся:
- Ну-у, насочинял!.. Я ему про одну левую, а он и ноги, и зубы приплел.
Я тоже успокоился и, хлопнув его по плечу, сказал:
- Чудило, никуда твоя правая не денется, войны не будет, не беспокойся. Кончай, в общем, эту петрушку, пошли на улицу, Мирка зовет... Из книжек надо брать хорошее, а не всякую ерунду. Нашел же - если оттяпает! - Представив, как Славка ногами делает домашнее задание, я коротко усмехнулся, и вдруг толчок изнутри затряс меня в таком безудержно-издевательском смехе, что я насилу унялся, и то потому, что Славка начал хмуриться. - Извини, Славк... не могу... Ну, сам представь...
А заводить нашего друга было опасно.
Этот простодушный и тихий здоровяк мог любого из нас стереть в порошок и пустить по ветру, даже меня, дойди до этого, самого старшего в нашем кругу, но он был всегда до возмущения сдержан. То, что трижды взбесило бы Юрку или, положим, Борьку, Славку не трогало. И уж если кто сверх-сверх... Беда ждала того. Нет, он не дрался. Без криков и угроз, какие обычно бывают в потасовках, он внезапно стискивал противнику плечи своими ручищами и прикладывался головой. Раз он врезал Юрке по плечу, и тот с неделю постанывал, не поднимая руку. Втайне я опасался, что однажды разозлю Славку и буду валяться где-нибудь с проломленным черепом.
