Идея возможных миров, наконец, теснейшим образом связана с речью самой по себе, с говорением ради говоре
42
ния, с моделированием мира и обучением этому моделированию, что, безусловно, является одним из важнейших прагматических лейтмотивов ВП.
Все сказанное позволяет причислить ВП к произведениям модернизма, ибо идея моделирования воображаемой действительности, а не описания существующей действительности, -идея модернистская по преимуществу. "Реализм", даже если он существовал когда-либо в литературе, в чем мы сильно сомневаемся (подробно см. [Руднев 1999]), не имеет никакого отношения к ВП.
10. Пространство и время. ВП как целое
Как мы уже показали в начале нашего исследования, мифологическое пространство играет в ВП огромную роль: дерево и нора, на/в которые лезут герои и которые олицетворяют перинатальный опыт и инициацию. Но мы ни разу до сих пор не упомянули о времени. Это неудивительно, ибо времени в ВП, как и в любом другом мифологическом мире, практически нет. Во всяком случае, нет идеи становящегося времени, и его точно нет в первой книге. Действие происходит ни в каком году и никакого числа (число вроде "23 июня" не упоминается в обеих книгах ни разу). События ВП никак не соотнесены с историческим временем, так же, впрочем, как и мифологическое пространство в нем не соотнесено с историческим пространством. О временах и местах Кристофер Робин рассказывает Пуху лишь в самый последний момент. Континуум ВП, как уже говорилось, похож на континуум ритуальный: он изъят из повседневных пространства и времени. Часы в доме Пуха давно остановились на "без пяти одиннадцать" -- времени вожделенного принятия пищи (ср. в "Алисе" безумное чаепитие, там время останавливается в наказание за то, что его убивали: в двадцатом веке этим уже не наказывали, но при Кэрролле еще не было культа Вагнера, Ницше и Шпенглера, не изучалась столь
43
активно первобытная культура: господствующей оставалась идея исторического прогресса).
Но дни недели довольно часто упоминаются в ВП. Особенно позитивно отмеченным оказывается четверг (Пух и Поросенок идут пожелать всем приятного четверга, И-i желает Поросенку всего хорошего "по четвергам вдвойне". Названы вторник, среда, пятница и суббота. Пропущено сакральное воскресенье и неудачный понедельник.
Как же само произведение движется во времени, как развиваются его основные мотивы?
ВП начинается Интродукцией, задающей прагматическую амбивалентность будущего континуума. С одной стороны, упоминается Лондонский зоопарк, где в одной из таинственных клеток живет Пух, с другой стороны, Пух -- игрушечный медведь, причем, что очень важно, реально существовавший у реального человека -- Кристофера Робина Милна.
В первой главе "Пчелы" эта двойная прагматика переходит из метафизической сферы в прагматическую в узком смысле. С одной стороны, отец рассказывает Кристоферу Робину выдуманные истории про Пуха, но, с другой стороны, подчеркивается, что эти рассказы являются воспоминаниями о реально произошедших событиях (логически различие между прошлым вымышленным и прошлым реальным выявить невозможно, см. [60]).
По нашему мнению, прагматический смысл всех "событий" первой книги -- это имплицитное ритуальное обоснование реальности существования ВП и его мира. В главе "Пчелы" Пух взбирается на дерево за медом поэзии (духовная инициация), в главе "Нора" он пытается вылезти из кроличьей норы (репродукция травмы рождения; физиологическая инициация). В главе "Woozle" Пух принимает собственные следы за следы другого несуществующего животного (тотемизм, проблема происхождения и самотождественности; ср. надпись возле дома По
44
росенка, которую он отождествляет с именем своего якобы прародителя, Нарушителя Гарри). В главе "Хвост" Пух находит потерянный хвост осла И-i (начало идеи культурного героя; проблема поиска границ своего тела). В главе "Heffalump" Пух и Поросенок пытаются поймать несуществующее животное-монстр (тотемизм; взрыв сексуальной тематики; продолжение идей тождества и травмы рождения). Глава "День рождения" вновь актуализует идею рождения, хотя и в снятом виде; тема сексуальности повторяется: на смену орально-анальной эротике и идее страшного сексуального партнера приходит орально-фаллическая эротика и идея несостоятельного сексуального партнера (И-i) и мастурбации в качестве компенсации этой несостоятельности.
В главе "Канга" развертывается травестийный обряд инициации Поросенка с глумливым наречением его другим именем (Генри Путль).
В главе "Северный Полюс" персонажи собираются в первый раз все вместе, происходит экспансия в новое пространство, и это новое пространство помечается огромным фаллическим объектом в качестве пространства Пуха. Пух утверждается как культурный герой.
В главе "Наводнение" вода, олицетворяющая силы хаоса, напоминает о скором конце мира, чреватого, впрочем, новым началом, ибо вода является и символом мирового океана, стало быть, и зачатия. Благодаря усилиям культурного героя силы хаоса побеждены. В последней главе "Банкет" Пух окончательно увенчивается как культурный герой и наделяется предметами творчества фаллической формы.
На этом ВП должен был кончиться. Вторую книгу Милн писал как самостоятельное произведение. Ее отличие от первой книги состоит прежде всего в том, что она хранит активный запас памяти о первой книге, что проявляется в ссылках на нее и в репродукциях того, что в ней
45
происходило. У героев первой книги не было прошлого. У героев второй книги появляются и прошлое и будущее, что заложено уже во Введении (Контрадикции) посредством идеи обучения (отец помогает Кристоферу Робину решать задачи), то есть исчерпания энтропии, которая является функцией естественно-научного линейного времени, времени становления и разрушения [Рейхенбах 1964}. Под знаком этих двух идей -- памяти и становления -- проходит вся вторая книга. Травма рождения, перинатальные и сексуальные переживания отходят на второй план. Идея инициации остается.
В главе "Дом" впервые происходит акт сознательного экстракорпорального строительства. Это первый дом, который строится в ВП (впрочем, он же и последний).
В главе "Тиггер" появляется новый персонаж, который вводится как репродукция идеи физиологического и эпистемического рождения (Тиггер -- тот, о ком знает Кристофер Робин), а также идеи этиологической мифологии (что едят Тиггеры?). С другой стороны, Пух выступает здесь уже в устойчивой функции культурного героя-посредника, обеспечивающего режим стабильности внутри мифологического мира.
В главе "Снова Heffalump" активно репродуцируются центральные идеи первой книги: сексуальность, поиск самотождественности, эпистемическая фрустрация.
В главе "Jagular" Тиггер пытается заменить Пуха как сексуального и культурного протагониста: он лезет на дерево с Бэби Ру на спине, но этот акт неуспешен -- Тиггер не годится на такую роль: слишком хвастлив и легкомыслен.
В главе "Buzy Backson" Кролик замечает, что Кристофер Робин регулярно пропадает из дому. Оказывается, он ходит на уроки. Тема образования, преодоления энтропии, сопровождается прагматико-пространственной формулой "Куда уходит Кристофер Робин?", пониманием
46
неизбежности того, что в конце концов он уйдет совсем. Одновременно актуализируется идея линейного времени. Пух задумывается, в котором именно часу уходит Кристофер Робин. И-i символически топчет копытами букву А -- "альфу образования". Это наиболее эсхатологическая глава книги: в ней впервые героев охватывает отчаяние от надвигающегося ухода Кристофера Робина в большой мир.
Глава "Игра в Пухалки", напротив, наиболее безмятежна. Это как будто последняя детская игра на сообразительность и речевую активность -- затишье перед бурей. Кристофер Робин спускается с вершины Леса и уже слегка ностальгически включается в эту последнюю игру.
В главе "Дебонсировка Тиггера" Кролик, пытаясь укротить Тиггера, в результате сам заблудился в Лесу, а Пух по интуиции находит дорогу Домой. Здоровая сила, добродушие и континуальное наитие утверждаются над комплексом неполноценности, расчетом и дискретным коварством.
Глава "Буря" знаменует окончательное приближение деструкции мира ВП. Разрушение дома Сыча сопровождается духовно-социальной инициацией Поросенка, утверждением его в качестве второго культурного героя-спасителя и, опять-таки, победой сообразительности, континуального разума и преодоления социально-психологических комплексов над разрушающим хаосом и психофизиологической неполноценностью.
Глава "Ысчовник" продолжает тему Дома, невеселого новоселья, символически сопровождающегося переездом Сыча в дом Поросенка, грядущим "уплотнением" мира.
Последняя глава, сопровождаемая инициацией И-i, последнего из тройки самых старых игрушек Кристофера Робина Милна, является также и последней инициацией Пуха -- рассказ Кристофера Робина о дальних вре
