— Н-нет! — вырвалось отчаянно у Синицына.
— Он говорит, что нет, — продолжал староста. — И даже дает честное слово. Верите вы ему?
— Ни за что! — рявкнули все, как один.
— И правильно, — кивнул Лысюра. — Я бы сам не поверил, но…
Класс насторожился.
— Но однажды я был у Синицына дома и видел такое, что сейчас даже не знаю, верить ему или нет.
— Что ты видел? — крикнуло сразу несколько голосов.
— Пока говорить не буду, вы мне тоже не поверите, — промямлил Лысюра.
— Да что его слушать! — крикнул кто-то. — Он же друг Синицына, защищает.
Лысюра обиделся, покраснел.
— Я? Защищаю? — он ударил себя кулаком в грудь, но тут же почесал в этом месте. — Мои слова могут подтвердить еще кое-кто. Со мной были двое и…
— …ели волшебное мороженое? — пискнул девчоночий голосок.
Лысюра медленно повернулся и уставился пронизывающим взглядом на Живцова.
— Ты?!
— Я ничего… я никому… — забормотал тот растерянно.
Лысюра величественно махнул рукой.
— Знаю. Ты крематорий. Это она разболтала, Поспелова.
— И не я! — подскочила Даша. — Это, наверное, Иринка, я ей по секрету только…
Но тут вмешался Черепанов.
— О чем затеяли разговор? Мы сейчас разбираем недостойное поведение Синицына. У кого какие предложения? Записываю.
— Постой, — не сдавался Генка. — Я же еще не кончил. Чего ты не даешь мне сказать?
— Говори, только про Синицына, а не про какие-то дела давно минувших дней.
— Я про Синицына и говорю, — огрызнулся Лысюра. — Не перебивай. Значит, так. Я Синицыну верю.
Класс заклокотал.
— Объясни! — потребовал Черепанов. — Может, ты его как друга защищаешь.
— Никакой он мне не друг! — вскипел Лысюра, но тут же спохватился. — То есть, конечно, друг, но я его не защищаю. А верю ему и требую, чтобы он искупил свою вину перед коллективом.
— Как же так? — вмешался Живцов. — Если ты ему веришь, значит, он не виноват. Тогда какую вину он должен искупать?
— Да, он не виноват, — замямлил Генка. — Но не так, как вы думаете. Поэтому я верю. А чтобы и вы поверили, что он не виноват, пусть он искупит свою вину тем, что за ночь укутает все деревья на нашем участке, — и добавил зачем-то: — У него есть для этого все резервы и возможности.
— Как?! — у Синицына даже пересохло в горле. — Все деревья?
— Сто штук! — ахнул кто-то.
— Да, сто штук, — твердо продолжал Генка. — И тогда вы поверите, что вчера он, допустим, не мог ответить ни на один вопрос турнира, а сегодня любого кавээновца заткнет за пояс.
— Как я укутаю сто деревьев? — заорал Синицын. — Ты хоть что-нибудь соображаешь, Лысюра?
— Действительно, — поддакнул Живцов. — Я тоже был тогда у Синицына и ел… гм… но при чем тут деревья? Не понимаю я что-то старосту. Тут целому классу работы на полдня, а он должен сделать один за ночь? И почему обязательно за ночь?
— А он знает почему, — подмигнул Лысюра. — И знает как…
Синицын во все глаза смотрел на старосту класса и заметил многозначительную ухмылочку, блуждавшую по его лицу.
— А так, — Генка подался вперед, глядя на Синицына, будто гипнотизировал его, — точно так, как он вдруг начал учиться на круглые пятерки, как за одну ночь изучил всю «Детскую энциклопедию»…
«Вот оно! — зазвенело в голове Макара. — Лысюра знает про мышонка Тик-Така… Но откуда? Я-то никому не говорил, даже маме».
— Неясно мне, зачем староста мелет тут разную ерунду, — недовольно брюзжал в это время Зина Живцов. — Наказать, конечно, мы должны Синицына за его недостойный поступок. Но требовать, чтобы он выполнил работу целого класса, да еще за одну ночь…
— Ха-ха! — крикнул кто-то.
— Надорвется!
Черепанов поднял руку.
— Есть у кого-то конкретные предложения?
— Общественное порицание! — раздался вдруг голос Зойки. Все повернулись к ней, и Зойка, смутившись до слез, опустила голову и принялась теребить передник.
— Еще будут предложения? Нет! Ставлю на голосование. Кто за?.. Единогласно!
Вскочил Живцов.
— Предлагаю также не допускать больше Синицына к турнирным соревнованиям.
— Не надо, я… — дернулся Макар.
— Справедливо, — пробасил молчавший до сих пор Пономаренко, и руки взметнулись вверх.
Печально плелся Макар с собрания домой. Эх, и не везет ему! Вот уж неудачник так неудачник — даже волшебство не идет ему впрок.
Сзади послышались чьи-то шаги и тяжелое дыхание.
— Синицын, погоди! — Макар узнал голос Лысюры и нехотя остановился.
— Ну чего? — спросил он хмуро.
Лысюра задышал ему в ухо:
— Ну так… что ты надумал? Обработаешь весь наш участок?
— Что ты снова мелешь? Да я пять деревьев еле-еле…
Лысюра пихнул его в плечо.
— Я ведь тебя на собрании защищал! А ты…
Он оглянулся по сторонам.
— Да ты не бойся. Никто не узнает.
— Про что? — тоже почему-то перешел на шепот Макар.
— Что ты на самом деле не Синицын, а… — Генка набрал в грудь побольше воздуха, — а волшебник по фамилии Кара-Чунг!
— Что еще за Кара-Чунг? — опешил Макар.
— Ну как же, как же, — засуетился Лысюра. — Ты ведь сам говорил, помнишь, когда мороженое ели?
Оба смотрели друг на друга выпученными глазами. Сгущались сумерки. Тополя протянули над ними голые ветви. В щелях забора взвизгнул ветер.
— И все сразу тебе поверят, — забубнил ему в воротник Лысюра. Еще и прощения просить будут.
— Прощения?
— А то как! — воодушевился Генка. — На руках будут носить: ты же за всех работу сделал, можно баклуши бить. А самое главное… самое главное — мы раньше всех закончим воскресник, и наш класс выйдет на законное первое место.
— Почему закончим? Если Тик-Так… — он поперхнулся, — если я сделаю всю работу за ночь, то никому и начинать не придется.
— Вот-вот, а я что говорю! Все классы придут на участок, только примутся за работу, а у нас — глядь — все готово. Нам сразу благодарность, школьный оркестр играет туш…
— И мы утрем нос четвертому «Б»! — подхватил Синицын.
— Правильно! — и они, схватившись за руки, начали отплясывать на тротуаре так, что какая-то старушка испугалась и, не доходя до них, перебрела на другую сторону улицы.
— Значит, по рукам? — остановился Лысюра.
Но Синицын замялся:
— В общем, я подумаю… над твоим предложением.
«А вдруг Тик-Так откажется?» — пришло ему в голову.
— Чего там думать? — напирал староста. — Делай — и с концом.
Но Синицын ответил загадочно:
— Утро вечера мудренее.
Чуть свет Лысюра бежал по улицам города к школе.
За ночь немного подморозило, на сухой земле белели разводы инея. Вдалеке над окраиной города покачивались пепельные столбы дыма наверное, жгли опавшие листья. Отсюда, с горки, где стояла школа, их микрорайон виднелся, как на ладони. С автобазы одна за другой выезжали тяжелые автомашины, окутываясь сизыми облачками. Голубая пелена лежала на крышах домов.
Каблуки Лысюры звонко стучали по асфальту. Холодный чистый воздух обжигал щеки. Генка сжимал озябшие кулаки в карманах пальто и шептал:
— Сделает или не сделает? Волшебник или нет?
Вот уже мелькнула за поворотом белая стена школы, сейчас пойдет забор пришкольного участка… Лысюра ускорил шаг, и тут горестный крик вырвался у него: деревья на всем школьном участке стояли такие же голые, как и вчера.
— Обманул, тр-репач, — процедил Генка. Он открыл калитку и поплелся на свою половину участка, машинально ощупывая деревья: ладонь чувствовала холодную и влажную шершавую кору.
Он разочарованно присел на валявшийся бочонок из-под удобрений. Перед ним стройными рядами тянулись стволы деревьев, которые еще надо было укутать соломой, перевязать сверху веревками и сделать это не так-сяк, а на совесть — учитель ботаники Егор Сергеевич сам будет проверять, а у него глаза — ой-ой! И неизвестно еще, кто раньше выполнит работу.
Рухнули сладкие мечты старосты класса, как он подходит к Ивану Ивановичу, вскидывает вверх руку и звонким голосом рапортует о трудовой победе коллектива.
И директор жмет ему руку, поворачивается к завучу и говорит удивленно:
— Подумайте только, какие молодцы! Другие классы еще только начинают работу, а эти уже закончили. Вот это темпы! И с высоким качеством.
А завуч как бы мимоходом заметит:
— Это и не удивительно. Ведь у них староста кто — Геннадий Лысюра!
— Ах, да-да! — спохватится директор. — Как же мы его до сих пор не замечали? Нужно немедленно…
Что именно «нужно», Лысюра представлял себе довольно смутно, но дальнейшее рисовалось ему в самом радужном свете. Какие-то почетные грамоты, поздравления, прикалывания к груди значков, поездки, встречи делегаций. И музыка, музыка…
