Ох…
Я ввалилась в квартиру, прошла к холодильнику и принялась искать апельсины.
Чтобы разрезать их на тысячи мелких долек. Разрежу – и у нас будет пахнуть апельсинами. Как в то время, когда папа всё-таки был дома.
Но в ящике валялся только огромный пучок петрушки. Я приподняла этот кудрявый веник, а под ним оказался зелёный лук, который сгнил, и я вляпалась пальцами в зелёную слизь.
Да, это просто супер: вместо апельсинов – гнилая луковая слизь.
– Прости, подруга, – прошептала я петрушке, вытерла пальцы о её кудри, захлопнула дверцу холодильника, прижалась к стенке лбом и заплакала.
Вот уж я поревела. Смачно так, ух! Точно как пятилетняя.
Мама говорила, когда я была маленькой, то плакала, глядя в зеркало. И плакать могла бесконечно, потому что мне было саму себя жалко. Вот и сейчас я смотрела, как расплылось моё и так страшнючее лицо в металлической дверце холодильника, как искривились и без того тонкие губы, и ревела, как целое стадо носорогов. Ревела я – ревело и чудище болот в дверце холодильника.
Вот что делать со всем этим, а?
Позвонить, но кому?
Маме? И что сказать? Что я нашла зайца? Горе-то какое. Или что я жутко боюсь Фокса и Алашу? «Не дружи с этими мальчиками», – скажет мама. Отличный будет совет, в точку просто. Делов-то.
Ирка сначала скажет: а что, симпатичные они? Нет? То есть выходит, что был бы Фокс – мистер Вселенная и главный Кен среди всех Барби, ему что, правда можно было бы из Андрюхи скамейку делать?
А Ирка скажет: «Слушай, ну твой Дроботенко САМ напросился». И вот тут, кстати, будет права. В точку. Этому придурку и правда всего этого ХОЧЕТСЯ.
– Всё? – спросит Ирка, зевая.
– Нет, – скажу я, – они ещё меня обсуждают. Каждый взгляд, вздох, рисунок. Как будто выгрызают. Как семечку. И выплёвывают кожуру.
– Забей, – скажет Ирка да защелкает клавишами.
Я полезла за папиным письмом, которое убрала в свой детский дневник. На обложке дневника написано: «Не трогай, убью». Толку от надписи было мало, дневник прочли и мама, и Ирка, а мама ещё и орфографические ошибки на полях красным карандашом отметила. Но зато сейчас в него можно прятать все что угодно, больше он никого не интересует.
Я открыла дневник, и из него вывалились папины бусы.
Взяла их в руку, сжала в кулак. Почему-то они были тёплые…
Вовремя папа передал мне эти бусы. За них можно держаться.
Я подумала, что я ведь тоже не хуже Андрюши делаю вид, будто всё в порядке. Хотя в школе меня ненавидят, и папа в тюрьме. Не особо-то много в этом во всём порядка. Зато есть бусы. От папы.
А у него больше нет зайца. Лезть к Фоксу в тусу или не лезть – это его личное дело. Строить независимую морду, когда на тебе сидит и курит Фокс – тоже. На здоровье. Мама говорит, свои мозги не вставишь, и тут с ней соглашусь.
Короче, вернуть надо зайца. У всех должно быть что-то, за что можно держаться. Даже у таких дураков.
Дверь мне открыла Софи Лорен. То есть загорелая, красивая и чуть итальянская женщина с огромными глазами и распущенными каштановыми, с рыжими прядями волосами. Она была в голубой кофточке с большим вырезом и черной юбке. В руке у неё был зажат браслет-цепочка, который она тут же ловко застегнула на запястье.
– Извините, – пробормотала я. – Я, наверное, ошиблась…
И тут увидела в прихожей Андрея. Он подпирал спиной дверной косяк. И смотрел в пространство, будто не узнавая меня.
– Эй! – сказала я ему, и тогда женщина улыбнулась, отошла в сторону и весело посмотрела на Андрюху.
А он так и смотрел вперёд.
– Ты к Андрею? – уточнила женщина, переадресовав кокетливую улыбку мне. – Проходи. У нас, правда, беспорядок. Андрей, вытри пятно от пюре на полу, чтобы гостья не вляпалась. И я, кажется, просила не давать Кьяре еду в комнату.
Она словно не замечала окаменевшего Андрюху и растерянную меня. Вела себя так, будто всё вроде в порядке.
Я заметила, что загорелое у неё только лицо, шея и руки. Голые ноги были бледными. А ещё у неё стал живот торчать под кофточкой, как будто, открывая мне дверь, она втянула его, а увидев, что это всего лишь я, выдохнула.
Это меня немного успокоило – не такая уж она и неземная красавица. Однако мама Андрея вела себя по-прежнему так, словно она кинозвезда. Представилась («Татьяна! Как в Онегине! Вы уже проходили?»), что-то спросила про нашу «дружбу», сказала, что уходит в театр, а до театра ей надо успеть на важную деловую встречу (тут Андрей наконец-то оторвался от созерцания веника в углу за входной дверью и посмотрел на Татьяну, но не на лицо, а как-то искоса, на ноги). Произнося каждое слово, Татьяна поглядывала на себя в зеркало, словно проверяя – правильное ли выражение лица? И ещё она всё время размахивала руками и жестикулировала. Как какая-то иностранка.
Нет, понятно, все родители вообще иногда иностранцы. Некоторые вещи им совсем невозможно объяснить. Вот как иностранцы не понимают «загадочную русскую душу», так и родители – нашу.
Но мне кажется, они хотя бы должны попытаться это сделать. Мои бы меня уже забросали идиотскими вопросами: «Почему мы грустные?» А этой Софи Лорен, похоже, всё до лампочки.
Наконец она замолчала. Подняла волосы, собрала в узел. Потом снова отпустила и вытерла руки о юбку. Я только сейчас заметила, что волосы у неё мокрые.
– Ладно, детки, секретничайте, – разрешила Татьяна и отправилась в ванную.
Оттуда послышался шум фена.
Лицо у Андрюши было такое же отрешённое, как тогда, кода он был «живой скамейкой». Только глаза слезились ещё больше обычного.
– Я принесла…
Я протянула Андрюше зайца. Он скривился, словно ему было больно. Схватил игрушку и кивнул.
Вот тебе и благодарность. Ни «спасибо», ни «пожалуйста». Только, видимо, до свидания.
– Я пошла, – сердито сказала я.
Сама виновата. Никто не просил ни о чём.
– Извини, что натоптала, – сказала я, чтобы хоть как-то заставить его говорить.
Он снова кивнул.
– Слушай, кто из нас немой, в конце концов? – разозлилась я. – И если тебе так плохо, зачем ты это позволяешь?
– А вот это не твоё дело! – сквозь зубы выговорил он.
– То-очно, – протянула я, – правильно. Это дело твоих новых друзей.
– Они не считают меня придурком зато, – сказал Андрей.
– И я не считаю!
– Ага… Я видел, как твоя сестра на меня смотрела…
– При чём тут моя сестра?! Погоди-погоди… Придурком они тебя не считают?! А кем они тебя считают? Царём, может? Ты с ума сошёл? Они тебя не то что придурком, человеком не считают! Только скамейкой!
– Это испытание!
– Для чего? Ты в космос летишь? Меня не забудь! Андрей, если ты им веришь, то ты просто последний…
– Кто? Ну скажи, чего ты?
Что-то звякнуло у него в голосе, как монетка, упавшая на пол. Он отвернулся и потёр глаза. Шум фена в ванной стих.
Тут дверь в комнату отворилась, и к нам в прихожую вышло чудо.
Я люблю в детских книгах момент, когда кто-то мучается– мучается, а потом попадает в неведомую страну. За шкаф. В нору. Куда угодно. Но там героя все любят. И там нуждаются в его помощи.
А тут получилось, что кто-то вышел из этой страны к нам в мир… Вышел и… стало легче дышать.
Это была девочка лет двух. Сначала я увидела её глаза. Карие, как у Андрюши. Но без слёз. Очень серьёзные. Потом крошечный нос и ярко-красные щеки. Она была в футболке и колготках, длинных, спущенных, в рубчик. У нас тоже такие дома хранятся, с моего ещё похода в детский сад. Мама отказывается делать из них тряпки для пыли, говорит – на память.
А потом я снова посмотрела девочке в глаза. А потом на её ладошки. Маленькие пальцы, сжавшие кусок пластилина.
– Привет, – сказала я чуть хрипло и откашлялась. Повернулась опять к Андрею: – Это сестра твоя?
– Бабушка, – буркнул Андрей и ушёл на кухню.
Мы остались вдвоём. Мне надо было уйти, но я не могла отвести от девочки глаз. Я давно не видела маленьких детей так близко. На площадке – да, в садике за сетчатым забором – тоже. Они носятся, лупят друг друга, орут.
А эта девочка словно и не принадлежала к общей малышовой банде. У неё был взрослый взгляд.
А ладошки и сандалии – маленькие.
Она тоже смотрела на меня. Разлядывала мои сапоги, пуховик. Она, наверное, удивлялась тому, какая я огромная. Я ведь на голову выше её брата.
Я сняла пуховик, положила его на табуретку и села на корточки. Она подумала, взяла кошелёк со столика и протянула мне:
– На!
Я взяла у неё кошелек. Тогда она схватила щётку для волос. И тоже протянула мне. Потом взяла пачку сигарет. Но тут уже я выхватила пачку у неё из рук. Не знаю, что у них тут за порядки, но я не могу видеть такую малышку с сигаретами в руках.
Она посмотрела на меня с обидой. Мол, ничего себе гостья! Пришла и игрушки отбирает.
– Дай мне шарф, – попросила я и показала.
Она улыбнулась и с радостью протянула мне серый шарфик с вытянутыми петлями ниток. Немного грязный. Андрюшин, наверное.
