Скорее, можно объяснить исчезновение экземпляров казанских изданий теми же причинами, которые это издание и породили. Как уже говорилось, Служба Казанской чудотворной иконе была издана прежде всего для вновь открываемых церквей в восточных и южных областях государства, где они еще долго подвергались гораздо большей опасности, чем в России центральной. Однако характер издания и неполнота Службы заставляют предполагать, что казанские издания в центральных регионах уже в XVII в. могли сохраниться лишь случайно (в этом смысле показательно, что обнаруженные экземпляры обоих изданий входят в состав конволютов). Хотя именно в Центральной России сохранилось еще одно упоминание об экземпляре одного из казанских изданий. Оно находится в описях 1650 и 1660 гг. библиотеки суздальского Спасо-Евфимиева монастыря [787](в отличие от Сольвычегодской описи, место издания здесь не указано).
В настоящее время невозможно доказать, что книгопечатание в Казани продолжалось и позднее. Исследователи, писавшие о «казанских тетратях», высказывали мнение, что продукция местного печатного двора в том случае, если она существовала, ограничивалась малообъемными изданиями, до нас не дошедшими [788]. Скорее всего, неизвестными и сегодня изданиями типографии могли быть книги, используемые для обучения грамоте и вере, – Азбуки и Часовники, даже более поздние московские издания которых почти целиком или в значительной степени поглотило время. Казанские печатные книги были предназначены и реально, очевидно, почти все уходили через «восточные врата» государства в земли далеко не мирные, где, естественно, могли и должны были подвергаться гораздо большей опасности и гибели.
В пользу того, что типография действовала и на рубеже XVI–XVII вв., свидетельствует, возможно, известие Пискаревского летописца под 7109 (1600/01) г.: «Того же году повелением царя и великого князя Бориса Федоровича печатали книги: еуангелья, апостолы, псалтыри, часовники, минеи общие, треоди посные и цветные, служебники; и печатаны в разных городех» [789]. Есть и еще одно, правда очень позднее и хронологически не определенное, свидетельство о книгопечатании в Казани. На одной из рукописей Белокриницкого собрания БАН имеется запись 1868 г., что она «выменена» на «Благовестник казанской печати» [790]. Что здесь имеется в виду: издание казанской типографии конца XVI – начала XVII в. или же старообрядческая перепечатка XVIII–XIX столетий? Характер издания заставляет предпочесть вторую версию. «Благовестник» (т. е. Толковое Евангелие Феофилакта Болгарского) – одна из самых больших по объему кириллических печатных книг, ему трудно было бы затеряться и не привлечь внимания библиофилов. Конечно, имеется немало примеров того, что ряд отечественных изданий XVI в. большого объема дошел в единичных дефектных экземплярах (как та же анонимная Триодь цветная) либо известен лишь в списках и по упоминанию в описях (слободской Апостол 1574 г.), но Толковому Евангелию нет места в издательской программе московских печатников XVI – первой четверти XVII в. (напомним, что в Москве оно впервые было напечатано в 1649 г.). В любом случае ясно, что казанский период деятельности анонимной типографии нельзя сравнивать по продуктивности с московским, не говоря уже о работе Московского печатного двора в конце XVI – начале XVII в. Но это отнюдь не исключает возможности находок ее изданий в будущем, ведь сказано в Писании: «ищите и обрящете». Будем надеяться, что рано или поздно мы сможем сделать еще один шаг в раскрытии тайн раннего российского книгопечатания.
Ранние кириллические издания и книжная культура русского старообрядчества [791]
Уникальность исторических судеб московской печати первой половины XVII в. не в естественной значимости для своей эпохи, а в необычайно продолжительном сохранении ею прежних функций в эпохи совершенно иные.
Эта проблема заставляет нас обратиться к истории русского староверия и хранительнице его духовных традиций – кириллической книге дониконовского времени, т. е. до середины XVII в.
Сложное религиозное и социально-культурное явление русской действительности последних трех с половиной веков, возникшее в результате трагического раскола Русской православной церкви и вошедшее в историю под именем староверия, в XVIII–XX вв. стало иногда незаметной, иногда реальной частью культуры Польши, Румынии, США, Канады, Украины, Молдовы, Беларуси и других стран.
Корни этого движения уходят и в прошлые века российской истории, и в 20-40-е гг. XVII в., когда, залечивая экономические, социальные и идеологические раны Смутного времени, Русское государство и Церковь особенно активно возрождали идею Москвы – третьего и последнего Рима православия. Уверовав в «падение» официальной Москвы и Русской патриаршей Церкви после реформ середины XVII в., сторонники староверия видели только в себе последнюю надежду всемирного христианства. Поэтому основой мировоззрения всех направлений старообрядчества стал принципиальный традиционализм, противопоставленный изменчивости окружающего «дьявольского» мира. Отсюда замкнутость старообрядческих общин, стремление в той или иной степени воспроизводить традиционные веру, культ и быт.
Главным хранителем древней культуры, ее религиозных основ и литургической практики, инструментом ее передачи и воспроизводства стала древняя церковнославянская книга, в основном – репертуар Печатного двора первой половины XVII в. Сегодня можно только поражаться, с какой последовательностью и настойчивостью аккумулировались книжные богатства в руках общин. Уже в последней трети XVII в. древние книги начинают систематически уходить из монастырей и церквей «в промен» на новоизданные, переходя в руки торговых людей, стрельцов и крестьян.
Книги меняли не только хозяев, но и адреса бытования, шли со старообрядцами на «украины» России и за ее пределы. Например, экземпляр Острожской Библии 1581 г., который в XVII в. из г. Тулы попал попу московской церкви «что в Столешниках», оказался в XVIII в. в старообрядческих скитах по реке Семьжи [792].
Уже в первой четверти XVIII в. библиотеки старообрядческих монастырей поражают своим богатством. Андрей Иоаннов в антистаро-обрядческом произведении с раздражением писал, что такую библиотеку, как собранная на Выге, «едва ли можно было видеть где-нибудь еще» и что, кроме количества, в ней удивляли книги «подписаны собственными руками… особ царской фамилии… князей» и старинные Евангелия «с надписями лет» [793].
Цели и результаты этой небывалой собирательской деятельности раннего староверия демонстрирует важнейшее произведение старообрядческой мысли – «Поморские ответы» Андрея Денисова (1723). В этом труде в качестве аргументов использованы свидетельства сотен древних рукописных и печатных книг. Впечатляющие сведения о старообрядческой библиотеке мы получаем из ведомости «О книгах, забранных в Ветке…», составленной 18 мая 1735 г., когда русские полки пересекли границу Польши, окружили крупнейшие старообрядческие монастыри на землях панов Халецких, вывезли их имущество и вывели в Россию почти 50 тыс. беглых крестьян.
В ведомости учтено 813 книг [794], из которых 540 были печатными. В библиотеке ветковских монастырей из 309 литургических книг 282 (90 %) печатные – например, семь печатных и один рукописный Апостол, 21 печатный Служебник и т. д.
Таким образом, прежде всего московская книга обслуживала основные направления духовной жизни раннего старообрядчества. Полевые археографические работы последних лет показали, что такое же значение печатная книга сохраняет в районах традиционного заселения староверами и на рубеже XX и XXI вв. Комплексная методика полевых исследований исходила из единства и взаимозависимости письменной и печатной форм русской книжности начиная со времени возникновения кириллического книгопечатания и позволила рассматривать книжную культуру старообрядчества как модифицированную модель средневековой народной книжной культуры.
