этот момент открылась дверь. Мастер вошёл, мукомолы втянули головы в плечи.
— Эй! — он подошёл к новому ученику. — Ты многовато болтаешь для начала, отучайся от этого! — затем он повернулся к Крабату, Сташко и Андрушу. — Ему следует есть кашу, а не трепаться. Позаботьтесь о том, чтоб он этому выучился!
Мастер покинул людскую, захлопнул за собой дверь.
Лобош, казалось, внезапно наелся. Он отложил ложку, сгорбился и низко повесил голову.
Когда он поднял взгляд, Крабат кивнул ему через стол, хотя едва заметно — но мальчишка, казалось, понял этот знак: он знал теперь, что у него есть друг на мельнице в Козельбрухе.
* * *
Лобош тоже не миновал утра в камере для муки. После завтрака Мастер позвал его с собой.
— Что, ему лучше должно быть, чем нам? — заметил Лышко. — Малость мучной пыли его не убьёт.
Крабат ничего не возразил на это. Он думал о Тонде, он думал о Михале. Если он хотел помочь Лобошу, то не имел права вызвать подозрения у Лышко, даже по мелочи.
Пока он ничего не мог сделать для Лобоша. Шпингалет должен был сам как-то управиться с этим утром: размахивая метлой в мучной пыли, со склеенными ресницами, с забитым носом. Тут было ничем не помочь, к этому он должен был быть готов, это нельзя было изменить.
Крабат едва смог дождаться, когда Юро позвал парней к столу. Пока остальные толпились в столовой, он побежал к камере для муки, откинул щеколду и распахнул дверь.
— Выбирайся — обед!
Лобош сидел на корточках в углу, подогнув колени, подперев голову руками. Когда Крабат позвал его, он сильно испугался, затем медленно, волоча за собой метлу, подошёл к двери. Указал пальцем назад через плечо.
— Я не справился, — тихо признался Лобош. — Бросил это через какое-то время и уселся тут. Мастер выгонит меня с работы — как ты думаешь?
— Ему не будет никакого резона, — сказал Крабат.
Он проговорил колдовское заклинание, он начертил левой рукой пентаграмму в воздухе. Тут пыль в камере поднялась, будто из всех швов и щелей задул ветер. Белая струйка, будто дым, вынеслась за дверь — над головой Лобоша, прочь, к лесу.
Камера была чисто выметена, до последней пылинки. Мальчишка распахнул глаза.
— Как это делается?
Крабат уклонился от ответа.
— Обещай мне, — сказал он, — что ты ни одной живой душе не расскажешь об этом. — А теперь давай пойдём в дом, Лобош, иначе наш суп остынет.
Вечером, после того как новый ученик улёгся спать, мельник позвал парней и Витко к себе, в хозяйскую комнату — и так же, как в прошлое Богоявление проделали с Крабатом, проделывали они теперь с Витко по уставу мельников и обычаю гильдии. Ханцо и Петар держали ответ перед Мастером за имя Витко, потом рыжий был произведён в подмастерья. Мастер коснулся клинком тесака его темени и плеч. «Во имя гильдии, Витко…»
Андруш приготовил в сенях пустой мешок, который они накинули на Витко, как только Мастер его отпустил, и потащили свежеиспечённого мукомола в мукомольню, чтобы его овольномелить.
— Помягче с ним! — предупредил Ханцо. — Не забудьте, какой он тощий!
— Тощий или нет, — возразил ему Андруш, — мельничный парень — не заячья душа, он должен уметь и потерпеть! Взялись, братья, покончим с этим!
Они валяли и месили Витко, как требовали обычай и практика, но Андруш гораздо раньше остановил их, чем он это сделал с Крабатом.
Петар стащил с Витко мешок, Сташко посыпал ему мукой голову — он был перемолот. Потом они схватили Витко и три раза подкинули вверх.
Следом он должен был, чокнувшись с ними, выпить.
— Твоё здоровье, брат — на счастье!
— На счастье, брат!
Вино в это Богоявление было не хуже, чем обычно. Однако радоваться сегодня у парней не получалось, в этом был виноват Мертен. Молча он делал весь день свою работу, молча обедал, молча стоял рядом, когда валяли Витко; теперь он сидел на мучном ларе, безучастный и застывший, как каменный, и не было ничего — ничего, что могло бы его заставить нарушить молчание.
— Эй! — сказал Лышко. — Ты чего как мышь на крупу дуешься! — со смехом он протянул ему наполненный стакан. — Нахлещись, Мертен — только избавь нас от этой Страстной пятницы на твоём лице!
Мертен поднялся. Не проронив ни слова, он шагнул к Лышко и выбил вино у него из руки. Затем оба встали напротив друг друга, глаза в глаза. Лышко весь взмок, парни затаили дыхание.
Было тихо в мукомольне, тихо, как в могиле.
Тут они услышали снаружи, в коридоре, негромкое топанье, оно нерешительно приближалось. Все, даже Мертен и Лышко, взглянули на дверь — и Крабат, который был ближе всего к ней, открыл.
На пороге стоял Лобош, босой, завёрнутый в одеяло.
— Ты это, мавританский король?
— Да — я, — сказал Лобош. — Мне страшно одному на чердаке. Вы не хотите идти спать?
Как летают на крыльях
Этот Лобош! С первого дня он всем понравился. Даже Мертен был приветлив с ним, хотя свою приветливость выказывал без слов: кивком в крайнем случае, взглядом, движением руки.
От остальных Мертен, напротив, закрылся наглухо. Он делал свою работу, он участвовал в дневных делах, он не артачился, не спорил ни с одним распоряжением, от Мастера ли, от старшего ли подмастерья, — но он не говорил. Ни с кем и никогда. Даже по пятничным вечерам, когда Мастер опрашивал их по Корактору, Мертен хранил молчание, которое наложил на себя с новогоднего дня. Мастер принял это спокойно. «Вы же знаете, — пояснил он подмастерьям, — что это в вашей воле, усердствовать ли в Тайной науке или нет — и насколько: мне это без
