яйцами и птицей! По мне, так подыхайте, это ваше дело! Я не подумаю пальцем ради вас пошевелить, ради вас и вашего приплода! Кроме шуток, можете этого не ждать!
— Ну а вы? — староста повернулся к парням. — Вы тоже не хотите нам помочь, господа мукомолы? Сделайте это, ради божьей милости, сделайте это для наших бедных детей, мы будем вам так благодарны!
— Этот парниша с ума сошёл, — сказал Лышко. — Я спущу собак — ату!
Он свистнул в два пальца, так пронзительно, что парней пробрало до мозга костей. Поднялся собачий лай, многоголосый, злобный, одно сплошное тявканье и вой.
Староста вскочил, уронил шапку.
— Идёмте! — крикнул он. — Они разорвут нас! Бежим, бежим!
Он и оба старика подобрали пастушьи плащи, выбежали с мельницы, пересекли луг, исчезли в лесу, из которого пришли.
— Хорошая работа! — сказал Мастер. — Хорошая работа, Лышко! — он похлопал его по плечу. — От этих троих мы избавились — и я держу пари, что снова они придут не скоро.
* * *
Крабат был разъярён, ему было жаль старосту и его спутников. Чем же они провинились, что мельник отказал им в помощи? Ему бы понадобилось для этого лишь заглянуть в Корактор и сказать несколько слов — слов, которые подходят к такому случаю, и которых Крабат не знал.
Как устраивают снег, Мастер парней ещё не научил.
Жалко, иначе бы Крабат долго не рассуждал, он помог бы крестьянам на свой страх и риск. Петар тоже наверняка бы попытался, и Ханцо, и многие другие.
Только Лышко радовался, какой отпор мельник дал крестьянам. Он был горд тем, что его трюк удался — заставить их поверить, что их травят собаками.
Но всё же его злорадство было омрачено. В следующую ночь Лышко с громким криком боли в испуге подскочил на нарах, и когда парни спросили, что, разрази его гром, на него нашло, он пожаловался им, стуча от страха зубами: стая злобных чёрных ротвейлеров напала на него во сне и хотела разорвать.
— Да неужто? — участливо сказал Юро. — Какое счастье, что тебе это только приснилось!
В эту ночь Лышко ещё пять раз видел сон о ротвейлерах и пять раз вскакивал в испуге, вопя так, что парни просыпались от его крика. Это было уж слишком для них, и они вышвырнули его из спальни.
— Бери своё одеяло, Лышко — и вон отсюда, в овин! Там ты можешь грезить собаками сколько хочешь и до хрипоты орать от страха — только б нам этого не слышать!
* * *
На следующее утро — парням пришлось протереть глаза, прежде чем им поверить — на следующее утро снаружи всё было бело. Снег падал всю ночь и всё ещё продолжал идти, большими, пушистыми хлопьями, до позднего утра. Теперь крестьяне могли быть спокойны, и в Шварцкольме, и остальных деревнях вокруг Козельбруха. Мастер передумал и всё-таки помог им?
— Возможно, Пумпхут приложил руку, — заметил Юро. — Крестьяне могли его просто повстречать. Я думаю, он бы не сказал «нет».
— Пумпхут? — согласились с ним парни. — Пумпхут определённо не сказал бы!
Но это не мог быть Пумпхут. Потому что около полудня — и снова Лобош первым увидел, как они подходили — около полудня из Шварцкольма на санях подъехали к мельнице староста и его старейшины и принесли Мастеру то, что должны были ему за помощь, как они считали: семь кур, пять гусей и две копы яиц.
— Мы благодарим тебя, мельник Козельбруха, — сказал староста, низко склонившись перед Мастером, — мы благодарим тебя, потому что ты сжалился над нашими детьми. Ты знаешь, что мы небогатые люди. Возьми, что мы тебе тут принесли, в знак благодарности — пусть награду воздаст небо!
Мастер слушал их с досадой на лице. Потом сказал — и мукомолы заметили, с каким усилием он заставил себя остаться спокойным:
— Кто вам помог, я не знаю — я этого, в любом случае, не делал, в этом нет никаких сомнений. Грузите вашу ерунду на сани и убирайтесь к чёрту!
С этим он оставил крестьян и ушёл в Чёрную комнату. Мукомолы слышали, как он заперся от них на засов.
Староста и его спутники так и стояли со своими подарками, будто их побило градинами.
— Идите! — сказал Юро и помог им всё погрузить. — Езжайте теперь обратно в Шварцкольм — а когда будете дома, выпейте рюмочку крепкого шнапса или две и забудьте это всё!
Крабат глядел вслед саням с троими людьми, пока они не исчезли в лесу. Какое-то время ещё можно было слышать звон колокольчиков, щёлканье кнута и голос старосты, который кричал «Нно-о! Нно-о!» и подгонял лошадь.
Я Крабат
Снег растаял, весна пришла, Крабат учился как одержимый. Своих товарищей он давно перегнал. Мастер хвалил его, показывал, что в высшей степени доволен его успехами в Чёрном искусстве. Он, казалось, не подозревал, что Крабат учился, учился и учился только для того, чтоб в день их схватки оказаться готовым к часу расплаты.
Было третье воскресенье перед Пасхой, когда Мертен в первый раз поднялся снова. Он сидел позади дровяного сарая на солнце. Бледный был он, исхудавший, почти просвечивал насквозь. И у него, как обнаружилось сейчас, шея осталась кривой. Но по крайней мере, теперь он снова говорил самое необходимое: «да», и «нет», и «дай сюда», или «оставь».
В Страстную Пятницу они приняли Лобоша в Школу Чернокнижия. Как изумился мелкий, когда Мастер превратил его в ворона! Радостно кружился он по комнате, задевал кончиками крыльев по черепу и колдовской книге. Три раза пришлось Мастеру повторять «Кыш!» — тогда только шпингалет опустился на шест: забавная чёрная птица в пядь длиной, с шустрыми глазками и распушёнными перьями.
— Это искусство в мыслях говорить с другим человеком так, чтоб он мог слышать слова и понимал
