Виталий Закруткин - Дорогами большой войны

Издание второе

© Издательство ДОСААФ СССР, 1974 г.

Страдные дороги войны! Сколько их было в ту тяжкую пору! Горькие дороги отступления с предгрозовой духотой, зноем, степным безводьем, тучами пыли, урчанием моторов, тревожным ржанием лошадей, вражеской бомбежкой, слезами беженцев, стонами раненых, с медленным, не поддающимся обзору движением многотысячных масс людей… Узкие тропы в лесах, бревенчатые настилы для пушек и танков, вырытые в земле извилистые ходы сообщения — короткие дороги между линиями жесткой обороны. Дороги в степи, по берегам рек, в оврагах, в воздухе, под землей. Овеянные славой дороги наступления и возмездия. Проложенные по бетонным и кирпичным руинам, последние перед великой Победой дороги на искромсанных, разрушенных улицах Берлина… Ведущие в душную глубь мрачные ступени «фюрер-бункера», подземного логова, в котором, уйдя от человеческого суда, покончил самоубийством изувер Гитлер…

Вместе с множеством боевых друзей мне, как военному корреспонденту, довелось пройти дорогами большой войны от горных троп Кавказского хребта до имперской канцелярии в Берлине. Много с той незабываемой поры утекло воды. Давно поседели головы моих товарищей, а многие, очень многие из них ушли из жизни — кто на полях сражений, кто в госпиталях, а кто по положенным человеку срокам. Но и сейчас, глядя на свою видавшую виды полевую сумку, я иногда открываю ее, перелистываю походные дневники и вспоминаю их, солдат, офицеров и генералов доблестной Советской Армии, беззаветных героев, о которых я писал в годы войны, и покрытые пылью и копотью лица их, голоса и движения натруженных рук. И вновь предстают передо мной их бессмертные подвиги. И кажется мне, что я опять среди них, и я жалею, что в военной страде мало было отпущено времени и что в те годы не обо всех достойных пришлось написать, чтобы люди узнали их славные имена и молодое поколение гордилось ратными делами отцов…

Писать приходилось где придется: в тени дерева на коротком привале, в землянке, в темном блиндаже, в кабине попутного грузовика, в окопах, на лесной поляне — везде, где можно было держать на коленях полевую сумку. Не обращая внимания на гул снарядов и трескотню пулеметов, торопливо набрасывал строки оперативной информации, очерки о геройском подвиге стрелков-пехотинцев, об отважных разведчиках, об очередном рейде по тылам врага, о железной стойкости наших бойцов, о силе, храбрости и самоотверженности коммунистов-политработников — обо всем, что требовало неослабного внимания и срочного, немедленного опубликования в армейской и фронтовой печати, чтобы все полки, дивизии, корпуса сразу, в ходе боев, узнавали имена самых смелых, твердых, бесстрашных и равнялись по ним, лучшим из лучших.

Времени для «творческих мук», для тщательной отделки каждой строки, для многократного переписывания очерков и статей тогда не было. Редактор газеты стоял у тебя над душой, нетерпеливо посматривал на часы, вслушивался в орудийную канонаду и настойчиво увещевал:

— Хватит, дорогой мой! Нам все эти красоты не нужны. Ты не Лев Толстой. «Войну и мир» будешь писать после войны. Если, конечно, жив останешься. А нет, так другие напишут, ничего не поделаешь. Кончай. Войска ждут газету. И типографские машины у меня стоят. Сейчас, брат ты мой, надо писать по-кавалерийски: аллюр три креста. Только такой аллюр и определяет стиль настоящего военного корреспондента. Нам надо дорожить каждой секундой…

С плохо скрытым раздражением слушал я слова редактора, дорожил, как он требовал, каждой секундой, старался писать побыстрее, но вместе с тем чувствовал, понимал, что подвиги моих боевых товарищей заслуживают взволнованных, душевных, высоких слов, что я не имею права говорить о них невнятной скороговоркой.

Писать, как я уже говорил, приходилось все: очерки, короткие корреспонденции с переднего края, рифмованные «шапки» на газетные полосы, сатирические зарисовки гитлеровских егерей, гренадеров, эсэсовцев, памфлеты, фельетоны. И хотя я не считал себя поэтом, неумолимый редактор требовал от меня молниеносного создания стихов и песен. Приказ оставался приказом. Волею батальонного комиссара-редактора я на какое-то время превращался в поэта-песенника и вынужден был сочинять стихи, подгоняя их ритм под всем известную музыку. Ничего! Говорят, получалось.

Когда гитлеровские полчища форсировали Дон, а Отдельная 56-я армия, в которой я тогда служил, вместе с другими войсками Южного фронта отступила до Черноморского побережья и заняла оборону в предгорьях Кавказа между Новороссийском и Туапсе, по просьбе начальника политотдела армии я сочинил песню на мотив «Раскинулось море широко»:

Пожалуй, во всех полках, бригадах и дивизиях 56-й армии в августе — сентябре 1942 года пели эту длинную песню, что не могло не радовать ее автора, исполнившего перед товарищами свой долг.

Невозможно перечислить все удары, которые наносили наши храбрые воины гитлеровским захватчикам в лесах Западного Кавказа, все подвиги, совершенные во имя Отчизны небольшими группами и одиночными бойцами. Они пробирались в тыл противника, брали нужных командованию «языков», стойко отражали вражеские атаки, устраивали засады, штурмом брали, казалось бы, недоступные высоты. Помню, как один из наших лихих автоматчиков, услышав на линии уже разведанных немецких окопов музыку и поняв, что гитлеровцы пируют в офицерском блиндаже, под покровом темной южной ночи подполз к немцам, ворвался в блиндаж и длинной очередью расстрелял всю группу пьяных фашистов.

Так родилась в те дни моя «Баллада об автоматчике», которую какой-то заядлый гармонист впервые запел в группе разведчиков, и пошла песня о герое-солдате звучать в землянках, в окопах, на лесных полянах.

Леса, ущелья и горы Кавказа, холмы Кубани, степные просторы родного Дона, днепровские берега, Висла и Одер, кюстринский плацдарм, Зееловские высоты, осажденный Бреслау, черно-рыжие развалины Берлина. Весны и лета, осени и зимы. Жара и снежные метели. Пыль дорог и грозы. В ночном небе отсветы пожаров. Кровавые сражения и быстротечные бои. Обходы и охваты отступающих вражеских войск. Ликвидация очумевших от орудийного грохота солдат противника в «котлах». Смерть и ранения боевых друзей. Братские и одиночные могилы, оставленные на лесных опушках, на окраинах разрушенных сел и городов. Все тогда было опалено жарким дыханием невиданных по размаху боев, и чаще всего о героях писались лишь очерки да короткие информации…