Обама Барак.
Земля обетованная
ПРЕДИСЛОВИЕ
Начал писать эту книгу вскоре после окончания моего президентства — после того, как мы с Мишель в последний раз сели в самолет Air Force One и отправились на запад на долгожданный отдых. Настроение в самолете было горько-сладким. Мы оба были истощены, физически и эмоционально, не только трудами предыдущих восьми лет, но и неожиданными результатами выборов, на которых моим преемником был выбран человек, диаметрально противоположный всему, за что мы выступали. Тем не менее, доведя свой этап гонки до конца, мы получали удовлетворение от осознания того, что сделали все, что могли, и что, как бы я ни оступился на посту президента, какие бы проекты я ни надеялся, но не смог осуществить, страна сейчас находится в лучшем состоянии, чем когда я начинал. В течение месяца мы с Мишель спали допоздна, ели неторопливые ужины, совершали долгие прогулки, плавали в океане, подводили итоги, восстанавливали нашу дружбу, заново открывали нашу любовь и планировали менее насыщенный событиями, но, надеюсь, не менее удовлетворительный второй акт. И к тому времени, когда я был готов вернуться к работе и сел за стол с ручкой и желтым блокнотом (я по-прежнему люблю писать от руки, считая, что компьютер придает даже самым грубым черновикам слишком гладкий блеск и придает полуготовым мыслям маску опрятности), у меня в голове уже был четкий план книги.
Прежде всего, я надеялся дать честную картину моего пребывания на посту президента — не только историческую справку о ключевых событиях, произошедших при мне, и важных фигурах, с которыми я взаимодействовал, но и рассказ о некоторых политических, экономических и культурных перекрестных течениях, которые помогли определить проблемы, с которыми столкнулась моя администрация, и выбор, который я и моя команда сделали в ответ. По возможности я хотел дать читателям представление о том, каково это — быть президентом Соединенных Штатов; я хотел немного приоткрыть занавес и напомнить людям, что при всей своей власти и помпезности президентство — это всего лишь работа, а наше федеральное правительство — такое же человеческое предприятие, как и любое другое, и мужчины и женщины, работающие в Белом доме, ежедневно испытывают такое же сочетание удовлетворения, разочарования, служебных трений, ошибок и маленьких триумфов, как и остальные их сограждане. И наконец, я хотел рассказать более личную историю, которая могла бы вдохновить молодых людей, рассматривающих возможность жизни на государственной службе: как моя карьера в политике началась с поиска места, куда я мог бы вписаться, способа объяснить различные нити моего смешанного наследия, и как только присоединив свою повозку к чему-то большему, чем я сам, я в конечном итоге смог найти общество и цель своей жизни.
Я полагал, что смогу сделать все это на пятистах страницах. Я рассчитывал закончить за год.
Справедливости ради следует сказать, что процесс написания книги проходил не совсем так, как я планировал. Несмотря на мои лучшие намерения, книга продолжала расти в объеме и длине — причина, по которой я в конце концов решил разбить ее на два тома. Я с болью осознаю, что более одаренный писатель мог бы найти способ рассказать ту же историю с большей краткостью (в конце концов, мой домашний кабинет в Белом доме находился рядом со спальней Линкольна, где под стеклом витрины покоится подписанный экземпляр Геттисбергского послания из 272 слов). Но каждый раз, когда я садился писать — будь то описание ранних фаз моей предвыборной кампании, или преодоление моей администрацией финансового кризиса, или переговоры с русскими о контроле над ядерным оружием, или силы, приведшие к "арабской весне" — я обнаруживал, что мой разум сопротивляется простому линейному повествованию. Часто я чувствовал себя обязанным предоставить контекст для решений, принятых мной и другими, и не хотел переносить эту информацию в сноски или концевые сноски (я ненавижу сноски и концевые сноски). Я обнаружил, что не всегда могу объяснить свои мотивы, просто ссылаясь на массивы экономических данных или вспоминая исчерпывающий брифинг в Овальном кабинете, поскольку они формировались под влиянием разговора с незнакомцем во время предвыборной кампании, посещения военного госпиталя или урока детства, который я получил много лет назад от своей матери. Неоднократно в моих воспоминаниях всплывали, казалось бы, случайные детали (попытка найти незаметное место, чтобы покурить вечером; мы с сотрудниками смеялись, играя в карты на борту Air Force One), которые запечатлели, так, как никогда не смогут запечатлеть публичные записи, мой жизненный опыт за те восемь лет, которые я провел в Белом доме.
Помимо того, что я не мог полностью предвидеть, как будут развиваться события в течение трех с половиной лет после того последнего полета на борту Air Force One. Сейчас, когда я сижу здесь, страна по-прежнему находится во власти глобальной пандемии и сопутствующего ей экономического кризиса: более 178 000 американцев погибли, предприятия закрыты, миллионы людей остались без работы. По всей стране люди из всех слоев общества вышли на улицы в знак протеста против гибели безоружных чернокожих мужчин и женщин от рук полиции. Возможно, самым тревожным является то, что наша демократия, похоже, стоит на пороге кризиса — кризиса, корни которого лежат в фундаментальном противостоянии двух противоположных видений того, чем является Америка и какой она должна быть; кризиса, в результате которого политическое тело разделено, озлоблено и недоверчиво, и который допускает постоянное нарушение институциональных норм, процедурных гарантий и приверженности основным фактам, которые и республиканцы, и демократы когда-то считали само собой разумеющимися.
Это соревнование, конечно, не ново. Во многих отношениях он определил американский опыт. Оно заложено в основополагающих документах, которые одновременно провозглашают всех людей равными и в то же время причисляют раба к трем пятым человека. Он находит свое выражение в самых ранних судебных решениях, например, когда председатель Верховного суда прямо объясняет коренным американцам, что права их племени на передачу собственности не имеют законной силы, поскольку суд завоевателя не способен признать справедливые требования завоеванных. Это спор, который велся на полях Геттисберга и Аппоматтокса, а также в залах Конгресса, на мосту в Сельме, через виноградники Калифорнии и на улицах Нью-Йорка — спор, в котором участвовали солдаты, но чаще всего профсоюзные организаторы, суфражисты, носильщики Пульмана, студенческие лидеры, волны иммигрантов и активисты ЛГБТК, вооруженные лишь пикетными знаками, брошюрами или парой маршевых туфель. В основе этой многолетней борьбы лежит простой вопрос: Заботимся ли мы о том, чтобы реальность Америки соответствовала ее идеалам? Если да, то действительно ли мы верим, что наши понятия о самоуправлении и свободе личности, равенстве возможностей и равенстве перед законом применимы ко всем? Или мы вместо этого на практике, если не по закону, стремимся оставить все это для привилегированного круга лиц?
Я понимаю, что есть те, кто считает, что пришло время отбросить миф — что изучение прошлого Америки и даже беглый взгляд на сегодняшние заголовки показывают, что идеалы этой нации всегда были вторичны по отношению к завоеванию и порабощению, расовой кастовой системе и хищному капитализму, и что притворяться иначе — значит быть соучастником игры, которая была подстроена с самого начала. И я признаюсь, что в процессе написания этой книги, когда я размышлял о своем президентстве и обо всем, что произошло с тех пор, бывали моменты, когда мне приходилось спрашивать себя, не был ли я слишком сдержан, говоря правду так, как я ее видел, не был ли я слишком осторожен в словах и делах, будучи убежден, что, обращаясь к тому, что Линкольн называл лучшими ангелами нашей природы, у меня было больше шансов повести нас в направлении Америки, которую нам обещали.
