Проделки есенистов - Алексей Елисеевич Крученых

(Отрывок из статьи)

Статья была уже сдана в набор, когда получилось известие о смерти Есенина. Конечно – «о мертвых или ничего, или только хорошее». Но последовавший за смертью Есенина взрыв фетишизации поэта, его канонизации, как «великого национального» и даже «религиозного» поэта – остановил нас от снятия статьи. Мы прекрасно понимаем многие ее недостатки и – в первую голову – очевидную нервозность письма. Попытки канонизации поэта заслуживают, быть может, более спокойного и академически построенного анализа. И все же, данная статья, заостренная полемически, достаточно своевременна, как единственная (буквально) реакция против той волны фетишизма, на которую мы указываем. «Глас в Раме бысть: „Рахиль плачет о детях своих и не может утешиться, ибо нет ей утешения“. В Раме Российской его проводили, как свое дитя родное и любимое». – Это пишет в последнем номере «Красной Нови» А. Воронский. Да и один ли он? Вот, когда вместо большого и нужного анализа творчества поэта, и поэта интересного, вместо марксистской, может быть резкой, оценки, мы видим на страницах нашей печати сплошной «плач Рахили» и когда Советский Союз превращается в Раму Российскую, – нужно сказать, пусть и острое, и полемически заостренное, но иное слово.

Мы знаем, что многие, очень многие, набросятся на нас и на автора за это. Пусть так, мы к этому готовы, за нами остается право и возможность дальнейшего развития нужной оценки Есенина, и это мы сделаем. Пока же – «плачу Рахили» и коробу махровых цветов христианской терминологии, интеллигентского нюньканья и народнического сахарина мы противопоставляем заостренное полемически слово, недостатки которого хорошо понимаем, но существо которого готовы в последующих работах подкрепить, – тем более, что материала в «откликах» на смерть Есенина скопилось более, чем достаточно.

Редакция.

В предыдущей части нашей работы подробно разобран скелет есенинской темы. Посмотрим, какими словесными приемами эта тема оформляется в стихи. И поищем приемов, специфически Есенину свойственных. Вот мы прочли, шесть сборников стихов Есенина. Ищем: где же этот самый, одному только Есенину свойственный прием? А его и нет. Кое-где, и неплохо, может быть, сказано, но… позвольте!.. я это уже где-то читал!.. В самом деле: то Надсон слышится, то будто сам Некрасов, а то и еще кто – постарше и пострашнее. И все – штамп, штамп, штамп… Начнем с примеров, острее всего глаз и ухо режущих:

(«Что-нибудь такое-этакое»… Половой, машину! «Лучинушку»!..)

Если разбудить сонного человека после четвертого сна и спросить: «Быстро! Рифму на слово: „такое“! – Ну, разумеется: „покоя“»! Так оно и есть: «Не знавшие ни ласки, ни покоя». («Русь уходящая»). Это уже такую давность имеет, что даже неизвестно, кто «такое – покоя» впервые выдумал. И хоть бы один раз, а то, ведь, в «Персидских мотивах» – вышереченная «Русь уходящая» – опять как живая:

Не рифма, а прямо-таки – предел, его же не прейдеши. И тут же неподалеку неоднократные «пери – двери», «руки – скуки – звуки – муки», «дев – напев», «измерить – верить», «надежды – одежды», «любви – крови»… Но рифма старая и переписанная – еще полбеды. А вот если вся фраза перекочевывает из другого поэта – это уже хуже. И ладно, если из одного, а то из десяти сразу: «Но ничего в прошедшем мне не жаль». («И не жаль мне прошлого ничуть»).

И совсем по Лермонтову начало строфы: «Стою один среди равнины голой». («Выхожу один я на дорогу»).

И, вообще, без Лермонтова Есенину обойтись трудно: «В Хороссане есть такие двери……Там живет задумчивая пери…… Голос раздается пери»…

Это все Есенин. А вот и Лермонтов:

Что же касается рифмы, так она повелась еще с Пушкина: «Тихо запер я двери» и проч. Но конструкция фразы у Есенина – явно лермонтовообразная. Уже упомянутая строка: «Я давно ищу в судьбе покоя»… – тоже, ведь, не новая. Еще в четвертом классе Лермонтова-то зубрили: Я ищу свободы и покоя… Не дает Есенину «покоя» это самое «Выхожу один я на дорогу».

Отложим пока Лермонтова. Следующий номер Есенина: «Все ощущенья детских лет». («Персидские мотивы»). «Все обольщенья прежних дней».

А это, видите ли, сам А. С. Пушкин. Имеются, конечно и Пушкинские «старушка – избушка» и подражательные строки: «Я посетил родимые места»… (У Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок»…)

Заимствования у Некрасова: «Подожди ты, бога ради». (У Некрасова: «Ну, пошел же, ради бога»). Да и обращение это, связанное в нашем представлении с чем-то очень русским, в стилизованных «Персидских мотивах» явно лезет торчком. «И пришли к нам нежданно-негаданно». У Некрасова: «И пришлось нам нежданно-негаданно». И вот еще из персидских мотивов – все последние достижения Есенина: «Низкий дом с голубыми ставнями». Голубой цвет, конечно, нежен и не одному есенинскому взору приятен: «дом с голубыми воротами» существует у Мих. Кузмина.

Дальше: «Вошла, как горькая отрава». Брюсов: Отравой сладостной вошла. Если и есть различие, так только во вкусовых ощущениях. Но Брюсов – это еще что! А вот – милый и незабвенный Alexandre Вертинский:

У Есенина – и по словам, и по напеву – та же вертинщина:

И в другом месте: …«медовый ладан… Ничего от вас не надо».

Новая «кокаинеточка» в костюме рязанского пастушка. Картинка!.. Неспециалисты, пожалуй, скажут: ну, и что за беда, что размер чужой, что рифмы встречаются у кого-то там 10 раз! Рифмы, мол, вроде блох («Вы, любители песенных блох» – у Есенина) – маленькие, кончики строк только… Мудрено ли, что перепрыгивают, а пользы все равно в них нет. Но все-таки надо быть чистоплотнее. До чего небрежен порой, например, Маяковский, а и тот однажды заявил с гордостью: – «Вот