Человек, убитый 1917–м годом. Александр Керенский О себе и о своей эпохе
Когда я был на вершине и толпа поклонялась мне, я спокойно говорил своим близким: подождите, она же придет заушать меня.
Л. Ф. Керенский
Будущий «вождь российской демократии» (примем эту дефиницию историков) родился 22 апреля 1881 года в Симбирске, где его отец Федор Михайлович Керенский, талантливый педагог, по образованию историк и классический филолог, служил директором гимназии, той самой, которую с отличием окончили братья Ульяновы. Напомним общеизвестное: старшего из них вскоре повесят как террориста, а младший прославится как большевистский вождь и первый враг Александра Керенского. «По иронии судьбы, — комментировал Керенский, — три человека, жизнь которых тесно сплелась в критические годы России, — всеми ненавидимый последний министр внутренних дел А. Д. Протопопов, Владимир Ленин и я были уроженцами Симбирска». И здесь же, словно отвечая биографам, которые до сих пор упорствуют в неправильном произношении его фамилии, Александр Федорович пояснял: «Наша фамилия… от реки Кёренки. Ударение делается на первом слоге (Керенский), а не на втором, как это часто делают у нас, в России, и за границей»[1].
Он был в семье четвертым ребенком и всеобщим любимцем, баловнем матери Надежды Александровны: после трех дочерей — долгожданный сын! Александр, а вслед за ним его младший брат Федор навсегда сохранили привязанность к сестрам Наталье, Елене и Анне, которые стали для них и заботливыми няньками, и товарищами в шалостях. Сестры же с малолетства пристрастили братьев и к чтению.
Книги особенно помогли Саше интересно коротать досуг, когда его, шестилетнего, поразил страшный недуг, уложивший почти на год в постель: туберкулез бедренной кости. По предписанию профессора Студенского из Казани, к которому Сашу возили на консультации в санной тройке по льду Волги, его больную ногу упрятали в тяжелый кованый сапог с привязанным к каблуку грузом.
«Чтение стало основной привычкой всей моей жизни, — пишет в мемуарах Керенский. — Я позабыл обо всем на свете, не замечая тяжести отвратительного кованого сапога. Я проглатывал книги и журналы, исторические романы, описания путешествий, научные брошюры, рассказы об американских индейцах и жития святых. Я познал обаяние Пушкина, Лермонтова и Толстого, не мог оторваться от “Домби и сына” и проливал горючие слезы над “Хижиной дяди Тома”». К счастью, болезнь удалось излечить без следа (многих она и в наши дни приводит к пожизненной хромоте и преждевременной смерти).
В начале 1889 года Федора Михайловича назначают инспектором учебных заведений Туркестанского края, и Керенские переезжают в Ташкент. Здесь, вспоминает Александр, «мне предстояло провести школьные годы с 1890 по 1899 год и войти в новую социальную среду, совершенно непохожую на ту, что была характерна для европейской России».
В школьные годы в жизни Александра все большую роль стал играть отец. Инспектор принимал коллег и посетителей дома. В его кабинете во время острых политических бесед нередко оказывался и сын, увлеченно слушавший споры взрослых. «Отец часто упоминал Сергея Юльевича Витте, к которому относился с восхищением, — вспоминал Александр Федорович. — Витте был честным, преданным государству политическим деятелем, обладавшим широким кругозором, но ему было крайне трудно отстаивать свои взгляды перед реакционными чиновниками Санкт — Петербурга. Однажды во время пребывания в Ташкенте Витте посетил отца. Его сердечность и учтивость позволили отцу сказать позднее: “Если бы все вельможи Санкт- Петербурга походили на Витте, Россия была бы совсем другой страной”».
В становлении мировосприятия юного Александра немаловажную роль сыграло еще одно событие: открытое письмо Льва Толстого, в котором писатель выразил свое негодование франко — русским военным союзом, заключенным в 1892 году. Для Толстого, пишет Керенский, «как и для всех прогрессивно настроенных граждан России, союз республики и самодержавия представлял грубое нарушение принципов справедливости и свободы. Этот яркий памфлет, серьезнейшее обвинение Александра III, не мог быть опубликован в России. Но, размноженный на мимеографе, он в тысячах экземпляров ходил по стране; один из них дошел до Ташкента». В тот послеобеденный час, когда отец взволнованно читал матери Надежде Александровне крамольное письмо, гимназисту удалось спрятаться за портьеру. «Затаив дыхание, — вспоминал Керенский, — слушал я толстовские обвинительные слова, каждое словно лезвие бритвы».
В 1899 году Александр окончил гимназию в числе лучших и отправился в Санкт — Петербург, в университет. Юноша — книгочей, склонный к гуманитарным знаниям, факультет избрал отцовский: историко — филологический.
Александру с детства внушали мораль истинно христианскую, ту, что изо дня в день несли людям в своих проповедях священники — его прадед Иосиф Дмитриевич и дед Михаил Иосифович: уважай законы чести и добропорядочности, исповедуй миролюбие, но не считай грехом восставать против зла и неправды. Став студентом, Александр впервые оказался один на один с действительностью, преподносившей ему на каждом шагу «неправды», то, с чем юноша смириться не мог, что возбуждало в нем протест. Это было, пишет он, стихийным, еще неосознанным началом политической деятельности. И выразилось оно в выступлениях на студенческих сходках, неожиданно привлекших к Александру Керенскому всеобщее внимание.
Уже тогда его речи отличались пылкостью и страстью. Но первое же его ораторствование, встреченное рукоплесканиями юных бунтарей, закончилось для второкурсника печально: хоть и кратковременным, но отлучением от университета — «отпуском» домой, к родителям в Ташкент. Впоследствии это свое наказание Керенский не без позы поименовал «ссылкой»: «Я стал “ссыльным студентом”. Таков был первый знак отличия, который я получил в борьбе за свободу».
Бунтарство сына расстроило отца. И он добился от Александра обещания проявлять благоразумие — до получения диплома держаться в стороне от всякой политической деятельности.
Возвратившись в университет, Александр подает прошение о переводе на юридический факультет (к тому времени вышел приказ, воспрещавший учебу на двух факультетах сразу, что намеревался сделать Керенский). Правда, биографы объясняют смену профессии еще и неожиданно вспыхнувшим увлечением студента политическими науками, государствоведением, риторикой — как раз тем, что значилось главным в учебных планах будущих правоведов.
