Юрий Владимиров - Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

Я, Владимиров Юрий Владимирович, по крещению православный, но по мировоззрению атеист. Родился 18 июля 1921 года. Прожил более 60 лет в Москве. По профессии инженер-металлург. В 1949 году окончил Московский институт стали им. И. В. Сталина по специальности «Пластическая и термическая обработка металлов и металловедение» (с углубленным знанием технологических процессов и оборудования для прокатки и волочения). Кандидат технических наук. Проработал по специальности много лет на заводах и в научно-исследовательских, проектно-конструкторских и технологических институтах. Кроме того, очень много занимался письменными переводами и написанием рефератов с научно-технических статей и других публикаций на немецком и английском языках, чтобы что-то дополнительно заработать на жизнь и усовершенствовать свои знания. Один и вместе с соавторами написал и опубликовал около 200 научно-технических статей, главным образом по металлургической и машиностроительной тематике, и даже выпустил по ним несколько книг.

До ухода на пенсию в 1996 году (с должности ведущего научного сотрудника) трудился свыше 32 лет в Центральном научно-исследовательском институте информации и технико-экономических исследований черной металлургии (сокращенно – «Черметинформация»).

Имею нормальную и порядочную семью. Был всегда законопослушным гражданином. Не состоял ни в каких политических партиях.

В юности участвовал рядовым солдатом-добровольцем в Великой Отечественной войне, пробыл почти три года в германском плену, после чего подвергался свыше года фильтрации (проверке), в основном работая принудительно в одной из угольных шахт Донбасса. Все эти годы были исключительно опасными для моей жизни и в то же время очень необычными и интересными. Поэтому, хотя многое уже и выветрилось из моей памяти, я решил рассказать о них своим потомкам и другим лицам.

Мои родители Владимир Николаевич и Пелагея Матвеевна Наперсткины по национальности чуваши. Они отлично владели русским языком, но в семье разговаривали только на родном, чувашском языке. Зная, что их детям в будущем придется жить в основном среди русских, оба родителя очень хотели, чтобы те как можно быстрее и лучше научились говорить по-русски. Но для этого надо было, чтобы дети с самого раннего возраста постоянно слышали русскую речь, а особенно – в кругу семьи. Однако разговаривать дома между собой по-русски родители не могли и не хотели из-за того, что совсем не знала русского языка бабушка Елена – мать отца, которая была хозяйкой в семье и няней своих внуков. Вне дома и среди ровесников дети также слышали и употребляли только чувашскую речь, что еще сильнее затрудняло освоение ими русского языка.

Оба родителя – одногодки. Родились в 1898 году, по профессии были простыми, но очень квалифицированными сельскими учителями, не имевшими высшего и даже среднего (по современным меркам) образования. Родом они из одной и той же деревни, где почти все жители – чуваши.

Деревня наша, Старо-Котяково, состоявшая в год моего рождения примерно из 140 дворов, имела вместе с селом Батырево один общий сельский совет, здание которого было в том же селе.

В июне 1932 года я получил в своей деревне свидетельство об окончании Старо-Котяковской четырехгодичной начальной школы, и мой отец решил направить меня учиться дальше в открывшуюся в 1931 году в Батыреве школу колхозной молодежи (ШКМ).

Ему давно не нравилось, что я и другие его дети будут, как и он, носить фамилию Наперсткин, которая казалась слишком несолидной и унижающей достоинство человека, так как наперсток – это очень маленький и на первый взгляд «никудышный» предмет. Кроме того, он боялся, что детей, как и его самого в детстве, сверстники будут дразнить наперстком. Поэтому непосредственно перед выпиской мне свидетельства об окончании местной начальной школы отец сходил в Батыревский сельский совет, где хранились метрические записи на всех жителей Батырева и нашей деревни, и там переписал для всех детей фамилии по своему имени – на Владимировых, получив соответствующие метрические справки. Так я и мои три брата и сестра (я был из них самым старшим по возрасту, и поэтому они звали меня не по имени, а дядей) стали Владимировыми и с этими фамилиями пошли в дальнейшую жизнь.

Имея новую фамилию, в сентябре 1932 года я стал учеником первого (соответствующего пятому в средней школе) класса Батыревской ШКМ, которую в 1934 году преобразовали в Батыревскую среднюю школу им. С. М. Кирова. Эту школу я окончил вторым выпуском в июне 1938 года. Она существует и в настоящее время.

Как и многие чувашские деревенские и сельские дети, я рос в далеко не нежных условиях и далеко не «чистюлей». Это дало мне возможность в последовавших суровых годах войны быть человеком достаточно хорошо выносливым и неприхотливым во многих отношениях.

Питались мы в семье, не всегда соблюдая строго установленный режим (бывало, и не ели целый день). Пища была в основном грубой, из муки и картошки, хотя много употребляли свежее и кислое (в виде варенца – ряженки) молоко, яблоки и черемуху из своего сада, ели летом прямо с грядок лук, чеснок, морковь, репу и огурцы (как свежие, так и соленые), причем последние очень часто покупали мешками на базаре. Там же приобретали чернику, малину и вишню. Помидоры у нас появились лишь в середине 30-х годов.

Когда ели упавшие в саду на землю яблоки и висевшие на ветвях черемуху и рябину, а с грядок – разные овощи, мы – дети – их почти никогда не мыли и во многих случаях ограничивались лишь тем, что смахивали с них приставшую землю об траву или подол рубашки и штаны.

Летом еще ели съедобные луговые и полевые травы, не менее семи видов, которые я и сейчас хорошо различаю и при случаях употребляю.

В летнее время в нашей и других семьях основной обеденной или вечерней пищей было только первое блюдо – мучной суп с клецками – салма или с мясом – шюрбе, а также щи, которые варили в большом чугунном котле, подвешенном над костром, устраиваемом в поварне – летнем дворовом помещении, не имеющем чердака и плоского потолка. В том же помещении, которое, конечно, кишело мухами, принимали за столом приготовленную еду, налитую в одну общую для всей семьи большую эмалированную или даже деревянную миску, куда каждый погружал свою деревянную ложку.