Игорь Ильинский - Сам о себе

Я поздно стал отцом. Лишь после пятидесяти лет я познал великое чувство отцовства. С грустью и с недоумением думаю: ведь могло случиться так, что я и не испытал бы этого великого чувства! Как я мог раньше обкрадывать самого себя? Какой пустой и тоскливой кажется мне теперь жизнь человека без отцовства или материнства. Какое богатство обретают мать и отец, как вырастают и светлеют их души, как растет их миропонимание! Ужасаешься от мысли, что я мог легко пройти по жизни, не познав отцовства, не познав и не прикоснувшись к одному из самых великих таинств жизни!

Раздумывая таким образом, мне вдруг пришло на ум, что я обкрадывал себя в своей жизни еще в одной области...

Я ни с кем, как говорится, не поделился своим опытом, никому не передал того, чему сам учился всю жизнь, над чем мучился, в чем сомневался, чего искал... Не поделился тем опытом, который накапливал годами, не высказал те мысли, которые мелькали, рождались, отпадали и исчезали или из которых выкристаллизовались незыблемые истины для меня, как человека и художника.

Чувства учителя к своим ученикам, чувство утверждения в продолжении своего опыта, заветов, мыслей в учениках, творческое чувство передачи своих вкусов, наблюдений, открытий в совершенствовании мастерства, передачи своего (боюсь сказать это слово) метода – все эти чувства близки ведь к чувству отцовства!

Познав чувство отцовства, я вдруг ощутил зависть к моим товарищам и коллегам, которые имеют еще и своих духовных детей – учеников!

Над этим пришлось мне еще задуматься и оттого, что ко мне не раз обращались иногда почти незнакомые люди с вопросами: «А вы передаете кому-либо свой опыт?», «Учите кого-нибудь?», «Есть ли у вас ученики?» Вопросы эти заставали меня врасплох. И я отвечал, что мне, собственно, никогда и не предлагали кого-либо учить, что у меня нет к этому способностей... нет времени... впадал в скромность (порой искреннюю), говорил, что я не чувствую себя для этого таким знающим мастером и, наконец, что я сам еще учусь и путаюсь в сложных, противоречивых, а иногда и таинственных вопросах актерского творчества. Однако с течением времени я стал ощущать тоску по тому, что у меня нет учеников. Тоска эта еще возросла, когда я воочию убедился по некоторым отдельным случаям в моей театральной жизни, что я могу кое-чему научить и что советы мои не проходят бесследно для тех молодых артистов, которым мне пришлось случайно помогать.

Когда исполнилось сорок лет моего творческого, трудового пути, я понял, что моим гражданским долгом остается передача моей творческой эстафеты следующему поколению. Мне предложили написать книгу о моей работе... И мне стало ясно, что такую книгу я должен написать.

Правда, появились опять сомнения, нашлись причины, поводы и отговорки для отказа от такой книги...

Книга эта мне представлялась в форме автобиографии с рассказами, попутными отвлечениями и мыслями о своих работах и работах моих сверстников в театре, кинематографе и на концертной эстраде. Рассказами о своих открытиях, ошибках, мучениях, кропотливом труде и почивании на лаврах и пр. и пр. Для меня возник вопрос: а можно ли писать обо всем этом правдиво и откровенно? Многие мне говорили: «Нет! Вы – народный артист СССР. По вам должна равняться молодежь! Вы должны быть примером для молодежи! А вот вы нам рассказали два-три эпизода из вашей жизни, эти эпизоды дают плохой пример! Их надо выбросить и оставить только хорошее из вашей биографии. Скажем: начать прямо с 1938 года – года вашего поступления в Малый театр. Все, что у вас имеется в биографии с этого года, может служить примером – и похвально! Так вот вас и начнут причесывать прямо с тридцатисемилетнего возраста! До этого возраста вы и для прически не годитесь!»

Нет! Не нужна моя книга, если она не будет правдива и откровенна! Оглядываясь на всю мою жизнь, я вижу цепь, состоящую иногда из закономерных событий, а иногда из случайностей, странных, счастливых и несчастливых обстоятельств, ошибок, застоев, промахов, пижонства, потерянного времени, легкомыслия, но в то же время цепь эта состоит из дней и часов кропотливого труда, из разочарований, неудовлетворенности и даже отчаяния и вместе с тем из затаенной веры в свои силы, любви к своему искусству, поисков, иной раз вслепую, на ощупь, а иной раз ясных и целеустремленных, переходящих, наконец, в озарение, в творческую радость, в удовлетворение художника!

Так вот, из всего этого безраздельно состоит моя творческая жизнь.

Обо всем этом правдиво и откровенно я хочу рассказать в моей книге. Один читатель разочаруется моими рассказами и рассуждениями, другой найдет в них для себя ряд поучительных умозаключений, для третьего это будет просто занимательная автобиография, четвертый воспользуется рядом житейских и творческих предостережений и сделает для себя хотя бы несколько полезных выводов. Мне кажется, что только книга, написанная от всего сердца, нужна или хотя бы имеет право на существование. Так пусть эта книга будет написана даже в том случае, если она не увидит света! Я утешусь тем, что ее прочтут хотя бы мой сын Володюшка и его товарищи! В другой книге я не вижу смысла! Вернее, смысл есть, но он будет заключаться лишь в том, что выйдет еще одна лишняя скучная, запланированная в энном издательстве и отштампованная по всем правилам книжка народного артиста, а я получу за нее гонорар. Эта книжка запылится и найдет место на дальних полках театральных библиотек, и такую книжку разве только перелистают, просмотрят быстрым глазиком и не дочитают до конца даже Володюшка и его товарищи!..

Пусть же не посетует Володюшка, что я оставлю его без такой книжки... Я хочу, чтобы он получил книгу от сердца, книгу, в которой не будет ни ханжества, ни слова лжи...

Я хочу, чтобы он и его товарищи дочитали ее до конца.

Им я ее и посвящаю.

В морозном воздухе раскатисто гремят звуки военного духового оркестра.

Только что залитый пруд – каток на Петровке – отражает на зеркальной поверхности потрескивающего льда фигуры катающихся.

Музыканты, погревшись у хоровень, с особым рвением, под управлением усатого бравого капельмейстера выдувают марш «Прощание гладиаторов». Сегодня на катке музыкальный день, и собралась «избранная публика». Цены здесь высокие, а в дни музыки доступны только состоятельной московской публике.