Маргарет Хаббард - Полет лебедя

Делая инсценировку сказок для детской программы, я заинтересовалась Андерсеном, который произвел на меня сильное впечатление как философ. Тогда я разыскала его биографию, чтобы понять, что сам он чувствовал в отношении своего бесценного дара.

К своему удивлению, я обнаружила, что ему частенько приходилось иметь дело с так называемыми знаменитыми людьми, любителями критики, которых Андерсен на самом деле считал слабыми неумными существами. И было за что! Однако, несмотря на их бесцеремонное отношение к его не сказочному творчеству, Ханс Кристиан считал себя романистом и драматургом, а не писателем историй для детей. Но, по моему мнению, настоящий Андерсен проявляется скорее в сказках, чем в иных сочинениях.

В своей автобиографии Андерсен часто упоминает Генриетту Вульф, маленькую горбатую дочку адмирала. Узнав о ее трагической смерти, он пишет:…словно огромное здание рухнуло на мою голову, и много ночей подряд мне снился огонь, пожирающий корабль, на котором она погибла». Из этой фразы можно сделать только один вывод: смерть Генриетты глубоко потрясла его. Принимая во внимание тот факт, что обычно Андерсен мало рассказывает о событиях, затрагивающих его лично, я пришла к заключению, что Генриетта была любовью его жизни, которую он осознал лишь после ее смерти. Основываясь на этой идее, я и построила свое повествование. События в этой повести подлинные. Я себе позволила единственную вольность — расширить их.

Жизнь Ханса Кристиана Андерсена далеко не столь трагична. Находясь в постоянном поиске недостижимого, он получал удовлетворение в соотношении великого и скромного, и эти его качества, в конце концов, и принесли ему поклонение читателей. Я закончила рассказ о великом писателе событием, которое он сам считал пиком своей карьеры, его возвращением в Оденсе — городок, где Ханс Кристиан вырос — через пятьдесят лет после того, как из него он направился в мир в поисках своей судьбы. Такого празднества не знала вся Дания. Старый писатель был горд и как обычно радость сближала его с Богом. Только когда он был счастлив, он мог хорошо молиться, и молитва его звучала так: «Не оставь меня, Господи, в дни тяжких испытаний».

Моя жизнь — прекрасная сказка, полная счастливых случайностей. Как будто, когда я был ребенком и вышел в бедный и недружелюбный мир, я встретил доброго волшебника, который сказал мне: «Выбери теперь свою собственную дорогу в жизни и цель, к которой ты будешь стремиться, и тогда, по мере твоего становления и необходимости, я буду направлять и защищать тебя на пути к ней». Моя судьба не могла быть направлена более правильно, более рассудительно. Эта история расскажет миру то, что я знаю сам: есть любящий Бог, который управляет всеми вещами и направляет нас к подлинным ценностям.

Андерсен, «История моей жизни»

— А этот, какой безобразный! — воскликнула одна утка. — Его уж мы не потерпим! — Она сейчас же подскочила и клюнула его в шею.

— Оставь его, — сказала утка-мать, — он ведь вам ничего не сделал.

— Это верно, но он такой большой и странный, — отвечала забияка. — Ему надо задать хорошую трепку.

«Гадкий утенок»

— Он рожден для великого, — мягко говорила бабушка. — Не для славы, которая приходит ко многим людям, но для величия, которое вознесет его над всеми. Если бы он был здесь, я бы этого не сказала. Мальчик слишком много думает о вершине и очень мало о дороге к ней. Но он достигнет ее однажды, и те, кто сейчас насмехается над ним, оглянутся назад со стыдом и попытаются убедить себя, что их злые слова были направлены на его же благо. Я ясно вижу это…

Ее бархатный голос дрожал. Со скамьи у окна раздавались звуки ударов молотка башмачника в ритм ее словам, как будто пытаясь выбить пророчество на том месте, где мог бы его увидеть каждый. Но у Йоргенсена не было подобных намерений. Его веселые глаза сверкали, и он склонился над башмаком, чтобы скрыть свой смех, но все-таки не удержался и сказал:

— Сын уличного сапожника озарит мир своим гением! Как великодушна рука судьбы!

Бабушка перевела на него свой мягкий взгляд:

— Кто мы такие, чтобы обсуждать планы Творца? У тебя бедный дом, но не такой бедный, как конюшня. Твой пасынок удостоился лучшего рождения, чем Сын плотника[1] Йоргенсен резко отвернулся. Доверься старцу в поисках ответа! Бабушка часто пребывала в подобном расположении духа. Конечно, для ее мечтаний не было никаких оснований. На них, возможно, повлияли ее отношения с больными из психиатрической лечебницы, в которой доживал свой век ее старик и где она ухаживала за садом, что давало ей возможность не умереть с голода.

Анна-Мария, мать мальчика, который однажды взойдет на вершину, медленно отложила в сторону тонкий белый платок, что она зашивала. Ее вялый умственный процесс не мог ровно течь одновременно в двух направлениях. Платок, порванный у самой кромки, дала ей мадам Гульдберг, для которой Анна-Мария стирала белье. Так как он служил занавеской для кровати мальчика, его следовало заштопывать тонкими стежками. Теперь ее внимание было направлено не на платок, а на спину Йоргенсена.

Анна-Мария, грузная увядающая женщина, с грубыми, мужиковатыми чертами лица, словно вырубленными плохим плотником, медленно встала. В ее характере быстрая возбудимость на удивление спокойно уживалась с какой-то флегматичностью. Когда добрая натура Анны-Марии с радостным криком вырывалась наружу, соседи, слушая, улыбались. Но и гнев ее подчас оказывался также силен. Однако в любом состоянии она была весьма непривлекательной женщиной. Мышиного цвета волосы выбивались из толстого пучка и падали на шею, несколько лет назад исчезнувшую под толстыми складками жира. Ее бесформенное ситцевое платье, потерявшее цвет от многочисленных стирок, и толстые шерстяные чулки выглядели совсем некрасиво. Впрочем, как и сама Анна-Мария.

Анна-Мария нахмурилась, и сразу же глазки превратились в маленькие щелочки, а рот с вялыми флегматичными губами растянулся в узкую линию. Она тяжело протопала через маленькую комнату, заставив зазвенеть тарелки в буфете, и схватила мужа за волосы. Затем с видом неожиданной для нее нежности отклонила голову.

— И что заставило меня выйти за тебя замуж? — хрипло произнесла она.

— Тебе, должно быть, хотелось каждый день смотреть на что-нибудь более приятное. Чего не скажешь о твоем отпрыске, — ответил он с иронической улыбкой.