Владимир Муравьев - Пестель

осква готовилась к коронационным торжествам.

В угоду новому российскому самодержцу императору Павлу она торопливо перестраивалась на прусский лад. Старые московские заставы, извилистые улицы и просторные площади, порастающие по весне травой, украшались полосатыми будками.

Архитектор Матвей Казаков в спешном порядке переделывал к приезду императора Слободской дворец, расположенный среди огромного парка на правом берегу Яузы.

Московский почт-директор Иван Борисович Пестель получил предписание отпустить на эту перестройку пятнадцать тысяч из почтовых доходов и наблюдать за ходом работ.

Низенький, уже начинающий полнеть в свои тридцать два года, почт-директор с усердием взялся за дело. Он бегал, суетился, распоряжался и при всяком удобном случае сводил разговор на предстоящие торжества.

28 марта 1797 года в морозный не по-весеннему день Павел I совершал торжественный въезд в Москву.

Впереди скакали верховые и громко кричали, приказывая снимать шапки и перчатки. Мороз хватал за нос, обжигал уши и пальцы. Морозный пар подымался над Головами людей, стоявших вдоль всего пути следования императорского кортежа.

Император ехал верхом, держа шляпу в руке, и, деревянно улыбаясь, кланялся по сторонам.

Сразу же после коронации Павел самолично объявил о наградах, а потом целую неделю с императрицей принимал поздравления духовенства, гражданских и военных чинов. Церемония длилась долгие часы и наводила на всех страшную скуку. Павлу казалось, что поздравляющих слишком мало, а императрица вспоминала рассказы о том, как при коронации Екатерины II поздравлявших было столько, что рука государыни распухла от поцелуев. Рука новой императрицы, к ее великому сожалению, не распухала. Обер-церемониймейстер Валуев нашел выход: он заставил одних к тех же людей представляться по нескольку раз под разными именами. Число поздравляющих значительно увеличилось. Император и императрица повеселели.

Московский почт-директор Иван Борисович Пестель не остался без награды: он получил орден св. Анны II степени и триста душ в Орловской губернии.

Почтовая контора в Москве была основана в начале XVIII века, вскоре после того, как Петр I повелел: «Почту устроить от Петербурга до всех главных городов, где губернаторы обретаются ныне».

Для работы по почтовому ведомству потребовались знающие дело люди: из Саксонии в Россию выехал почтовый чиновник Вольфганг Пестель. Его назначили московским почтмейстером.

С тех пор должность управляющего московской почтой сделалась как бы наследственной в роду Пестелей. Московская почтовая контора, со временем увеличившая свои операции, стала называться почтамтом, а управляющий почтамтом — почт-директором.

Преемником Вольфганга Пестеля спустя несколько десятилетий стал его сын Борис. Еще двадцать лет спустя, «в уважение многотрудной должности, сопряженной с званием московского почт-директора», последовало «всемилостивейшее повеление» определить в помощь Борису Пестелю его сына — «уволенного от воинской службы секунд-майора Ивана Пестеля с чином коллежского асессора и с жалованием по 500 рублей в год». В 1786 году Борис Пестель вышел в отставку, и московским почт-директором стал Иван Борисович Пестель.

За три четверти века пребывания в России Пестели обрусели. У них оставались родственники в Саксонии, но связь с ними год от году становилась слабее. Иван Борисович, родившийся в Москве, считал себя уже коренным москвичом и русским.

Служба удалась Ивану Борисовичу: в двадцать один год он почт-директор самого крупного в России почтамта, а в двадцать два года у него уже орден св. Владимира IV степени и чин надворного советника.

По своей должности Иван Борисович знал пол-Москвы. Он имел множество друзей и знакомых, и, пожалуй, самым близким из них был князь Андрей Иванович Вяземский.

Дом князя Вяземского в продолжение многих лет был, как говорит современник, «средоточием жизни и всех удовольствий московского просвещенного общества».

Тут постоянно бывали поэт И. И. Дмитриев, писатель и историк H. М. Карамзин, поэт-композитор Ю. А. Нелединский-Мелецкий и светский остроумец В. В. Ханыков. Сам хозяин, отличавшийся острым умом и образованностью, слыл приятным собеседником. Молодые люди, вступающие в свет, стремились быть принятыми у Вяземского.

Князь Вяземский был довольно строг в выборе друзей. Но к молодому московскому почт-директору он относился с искренней симпатией. Хотя Пестель не сочинял музыки и не писал стихов, но в разговоре не терялся и со знанием дела судил о произведениях искусства и литературы. В свое время он даже перевел на русский и французский языки латинское сочинение профессора Дильтея «Собрание нужных вещей для сочинения новой географии о Российской империи».

Напуганная французской революцией, Екатерина II жестоко душила всякое проявление свободомыслия в России. Арестован А. Н. Радищев, начались преследования другого видного просветителя — Н. И. Новикова. Даже в безобидных масонах-мартинистах, поставивших своей целью «самоусовершенствование» без вмешательства в политику, она видела опасных заговорщиков.

Весной 1790 года Ивана Борисовича Пестеля вызвал к себе московский главнокомандующий князь Прозоровский.

— Вам поручается наблюдение за злоумышленниками-мартинистами. Отныне все письма, исходящие от лиц, указанных в этом списке, а равно и присылаемые им, вам лично следует вскрывать, снимать с них копии и сообщать мне.

Прозоровский передал Пестелю список. Иван Борисович прочел фамилии. Почти всех людей, поименованных в списке, он знал: с иными встречался у Вяземского, другие были хорошие знакомые его отца.

Но раз правительство находит их деятельность опасной, то дружба дружбой, а служба службой, и Иван Борисович принялся выполнять приказ Прозоровского.

В слежке за масонами Пестель проявил недюжинные способности сыщика. Масоны переписывались с жившим в Берлине Алексеем Кутузовым, старым товарищем Радищева. В Москве ходили слухи, что Кутузов — автор возмутительной книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Московская полиция осведомлялась на его старой квартире, не возвратился ли он из чужих краев и скоро ли возвратится. А Кутузов в каждом письме спрашивал московских друзей: «Что с нашим несчастным другом?» Из Москвы отвечали: «О Радищеве слышно теперь, что он жив: вот все, что можно о нем сказать, а где— не известно…»