Алексей Ловкачёв - Синдром подводника

Это воспоминания о юности — об учебе в ленинградской Школе техников 506 УКОПП им. С. М. Кирова (Ленинград), о непростой службе на атомных подводных лодках ВМФ СССР (ТОФ), изложенные  с серьезным подходом к реальным событиям и характеристикам людей, сопричастных судьбе рассказчика. Не чужд он у юмору. Простым доступным языком автор передает военно-морские истории и смешные байки времени расцвета ВМФ СССР (конец 70-х — начало 80-х годов).

В основу книги легли дневниковые и деловые записи, а также ранее не публиковавшийся флотский фольклор.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, в том числе тех, кто служил и кому интересна служба в Подводном Флоте, и может быть использована как руководство начинающими подводниками, как справочное пособие историками флота и вообще всем, кто изучает советский период нашей истории.

Алексей ЛОВКАЧЕВ. Синдром подводника, т. 1

Воспоминания

ISBN 978-966-8309-79-3                                                                                                                   

@ Ловкачев А. М., 2014

Предисловие редактора

Это двухтомник о юности — об учебе в ленинградской Школе техников 506 УКОПП им. С. М. Кирова (Ленинград), о непростой службе на атомных подводных лодках ВМФ СССР (ТОФ), изложенные с серьезным подходом к реальным событиям и характеристикам людей, сопричастных судьбе рассказчика. Не чужд он и юмору. Простым доступным языком автор передает военно-морские истории и смешные байки времени расцвета ВМФ СССР (конец 70-х — начало 80-х годов).

В основу книги легли дневниковые и деловые записи, а также ранее не публиковавшийся флотский фольклор.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, в том числе тех, кто служил и кому интересна служба в Подводном Флоте, и может быть использована как руководство начинающими подводниками, как справочное пособие историками флота и вообще всем, кто изучает советский период нашей истории.

Чефонову Олегу Герасимовичу,

главному учителю по жизни, под чьим началом прошла моя военная служба,

отцу-командиру ракетного подводного крейсера

стратегического назначения «К-523»,

контр-адмиралу —

посвящаю с благодарностью.

Часть 1. КАНДИДАТСКИЙ СТАЖ В ПОДВОДНИКИ

Дорога на флот  

В середине 70-х годов уже прошлого, то есть ХХ столетия, когда мне пришла пора вступать во взрослую жизнь, в Подводный Флот Страны Советов можно было попасть двумя путями: по желанию и случайно.

Первый путь — это когда неопытный вчерашний школьник или чуть поднаторевший военный, вкусивший строгой природы срочной службы, решал поступать в Высшее военно-морское училище, откуда в дальнейшем открывалась прямая дорога во Флот и в его элиту — Подводный Флот, сдавал экзамены и поступал туда. Хотя, если поразмыслить, такой выбор лишь условно можно назвать сознательным, так как юноша, не имеющий жизненного опыта, поверхностно представлял, что такое Флот вообще и Подводный в частности. И вряд ли правильно было считать его выбор вполне ответственном. Недаром среди молодых офицеров случалось слышать сожаления о своей поспешности.

Второй вариант представлял ситуацию, когда на Флот направляла страна,. Происходило это просто: юного призывника осматривала военно-врачебная комиссия, работающая при районном военкомате, оценивала физическое состояние и рекомендовала, где ему лучше проходить срочную военную службу. С учетом этих рекомендаций военкомат и посылал его туда, куда считал нужным. Самые крепкие из отобранных по здоровью кандидатов попадали на Подводный Флот. 

Мой путь был именно таким, соответствовал второму варианту. По направлению районного военного комиссариата я прошел военно-врачебную комиссию и был признан годным к службе по графам «4» и «5» без ограничений. В переводе на флотский язык графы «4» и «5» означали «НК» и «ПЛ», а на человеческий — «надводные корабли» и «подводные лодки». Так что альтернативы у меня не было.

На судьбу я не сетовал, наоборот, радовался, что оказался не слабаком. Было бы хуже остаться на гражданке и не пройти военную службу — таких в наше время не считали полноценными людьми. Да так оно и есть. Ведь на многих производствах по объективным причинам существовали и существуют ограничения в приеме на работу лиц с «белым билетом», то есть с неполноценным здоровьем, что объяснимо и естественно. А еще мне интересно было узнать много нового, подвергнуться неведомым испытаниям. Наверное, так в нас проявляется романтика.

Но более важным было другое — меня воодушевляли честь и почетная обязанность защищать Родину. Было в те времена это славное понятие и это высокое чувство.

На военную службу тогда призывали дважды в год — весной и осенью. Я попал туда в ряду первых осенних призывников — 3 ноября 1974 года. О том, что меня ждет Военно-морской флот, уже знал и к возможным поворотам судьбы, к испытаниям морально был готов.

И вот мы, небольшая команда еще не моряков, и не курсантов, а лишь претендентов на эти звания, едем электричкой в Ленинград! И не на какую-нибудь окраину или в пригород, а в его исторический центр — на Васильевский остров, в дом номер 102 по Большому проспекту. Эта мысль грела и будоражила, вдохновляла, но и прибавляла робости перед величием некогда свершавшихся тут событий.

Утром 6 ноября нас, команду из десятка человек во главе со старшим, как партию ценных почтовых отправлений, бережно, но деловито доставили в четвертую и третью роты Школы техников 506-го Учебного Краснознаменного отряда подводного плавания им. С. М. Кирова.

Дважды крещенные

На территории Отряда находилось большое и красивое здание церкви, по монументальности архитектуры напоминающее собор. В нем размещалась учебно-тренировочная станция (УТС), где крестили будущих подводников — настолько это было символично. И отражало суть явления, как отражает вращение Земли подвешенный под куполами парижского Пантеона и Исаакиевского собора маятник Фуко.

Представьте себе, что входите в храм, а вместо амвона стоит высоченная, почти под купол железная бочка в несколько обхватов, наполненная водой. Впечатляет? Нас тоже впечатляло! Бассейн, труба торпедного аппарата, вырезанные отсеки подводной лодки, железная колба, высотой около двадцати метров и прочая отнюдь не церковная утварь — здесь с нами проводились занятия по легководолазному делу (ЛВД), или легководолазной подготовке (ЛВП).

 В этой купели под сводами храма крестили не одну тысячу подводников, в их числе выдающиеся, прославленные и герои ратного морского ремесла. Сюда на занятия привозили также курсантов из высших военно-морских училищ. В этом удивительном храме, где намоленность места соединилась с обучением подводному плаванию, будущие подводники, дважды крещенные, получали особое благословление. И неизвестно, скольких моряков спасло это удивительное совпадение.

Здесь мы приобретали практические навыки пользования спасательным гидрокомбинезоном подводника (СГП) и индивидуальным дыхательным аппаратом (ИДА-59). В комплексе это имущество называлось индивидуальным снаряжением подводника (ИСП-60). Как до нас в течение 60 лет, так и после нас еще 30 с лишним лет, моряки учились всплывать из затонувшей подводной лодки, отсчитывая по буйрепу мусинги, зависая у каждого из них, чтобы выровнять кровяное давление организма с забортным (наружным) давлением. Постигали мы тут на практике и метод свободного всплытия, выныривания из глубины через выходной люк и торпедный аппарат.

Учились свободно всплывать с пятидесятиметровой глубины в барокамере, выражаясь по-нынешнему — виртуально. Делалось это так. Ты сидишь на скамейке в барокамере «на сухую», без воды, но дышишь в индивидуальный дыхательный аппарат. Затем в камере повышается давление до пятидесяти атмосфер — производится имитация сначала погружения, а затем всплытия. Процедура в принципе несложная, если у тебя нет насморка и ты умеешь и в данный момент способен «продуваться», то есть выравнивать давление внутренней стороны ушной барабанной перепонки с наружным, атмосферным. Это как при взлете или посадке самолета закладывает уши, только в барокамере этот процесс происходит гораздо интенсивнее, а потому для новичков — болезненней. Если вовремя не «продулся», начинаются боли, и тогда необходимо прекращать погружение или всплытие, иначе лопнет барабанная перепонка и из ушей пойдет кровь. Это называется баротравмой уха. Аналогичная травма и по той же причине может произойти и с дыханием — разрыв легких. При свободном, то есть быстром, всплытии без задержек, наступает кессонная болезнь, когда кровеносная система человека из-за резкого перепада давления не успевает обновляться и газовые пузырьки дыхательной смеси «застревают» в крови и совершают разрушения в организме. Кессонную болезнь тоже лечат в барокамере, для чего водолаза так же виртуально «помещают» на глубину, с какой он резко всплыл, и по специальной таблице с долгими остановками, медленно выводят из организма опасную дыхательную смесь. На это подчас уходят не одни сутки.

 Для отработки приемов и навыков борьбы с пожаром в лодках и поступлением в ее полость воды на учебно-тренировочной станции находились отсеки, вырезанные из настоящих субмарин, в которых не было никакого оборудования, агрегатов, механизмов, приборов. Здесь мы отрабатывали приемы борьбы за живучесть отсека при поступлении воды. В качестве средств борьбы у нас были раздвижные упоры, брусья, клинья и прочее. Важно подчеркнуть, что существует разница между струйкой из обычного крана и водой, поступающей под давлением. Тут чем сильнее напор, тем ее больше, и иногда при заделке пробоин возникают непреодолимые трудности.

 В музейной экспозиции учебно-тренировочной станции мы видели и более примитивные модификации дыхательных аппаратов, которыми пользовались наши предшественники-подводники во все времена, в том числе и в Великую Отечественную войну. Индивидуальный дыхательный аппарат ИДА-59 со времен нашей юности принципиальных изменений не претерпел, поэтому и свое название сохранил почти неизмененным, сейчас к нему добавилась буква «М», модифицированный — ИДА-59М. С использованием этих средств можно спастись с глубины до 100 метров, а при помощи аварийно-спасательной службы флота, когда на затонувшую лодку передают дополнительные гелиевые баллоны к индивидуальным дыхательным аппаратам, — до 120 метров. Понятно, что это не та глубина, о которой стоит говорить. Курсируя по морям и океанам, лодки ходят гораздо глубже. Тем не менее в трагедии с «Курском» экипажу не удалось преодолеть даже 109-ти метров. Мы и тогда понимали, что реально тонущей подводной лодке мало кто или что в состоянии помочь.

Вывод: Пусть досужие умы спорят о символике намоленных мест, об их силе и значении, субъективное ли это восприятие или объективный эффект, а нам намоленность места, где располагался тренажер, реально помогала. Он намоленного места так же заряжаешься уверенностью и оптимизмом, как от места трагедии — чувством утраты. Поэтому намоленными считаю те места, куда приходило много людей с добрыми думами и намерениями, с добрыми чувствами и где проявлялся их высший дух.

Помню первые страхи, Помню первые страхи, с которыми пришлось столкнуться во время легководолазной подготовки в учебно-тренировочной станции. Речь идет не о панике и растерянности типа «хватай мешки, вокзал отходит», а о боязни неизвестного и отсутствии опыта ее преодоления. Об этом вслух говорить было не принято, и каждый преодолевал этот страх молча и самостоятельно.

Первое практическое занятие проводилось в бассейне, где мы должны были произвести погружение в спасательном снаряжении. На первый взгляд это упражнение казалась несложным и я не очень волновался. Однако когда на меня надели прорезиненный спасательный гидрокомбинезон подводника, вдруг запаниковал и подумал, что прямо сейчас задохнусь. Правда, никто этого не заметил, так как этот страх был внутри и наружу я его не выпускал. Взяв себя в руки, я успокоился: «Еще не все кончено, ведь в маске есть трубка, через которую можно дышать». Но вот на меня навесили тяжелый аппарат «идашку», индивидуальный дыхательный аппарат, и стали привинчивать соединительную гайку сопряжения со спасательным гидрокомбинезоном подводника, и тот же противный страх снова омерзительным гадом начал вползать в душу. С усилием мне удалось подавить его, включить мозги и подумать: «Дурачок, ты будешь дышать благодаря аппарату, главное — не выпускай изо рта загубник. А если что-то не так с аппаратом при погружении в бассейн, — продолжал я подавлять свой страх, — то достаточно быстро всплыть и высунуть голову из воды». Это окончательно успокоило, и я, облаченный в спасательный гидрокомбинезон подводника и индивидуальный дыхательный аппарат, без опаски полез в бассейн.

На другом занятии я снова испытал аналогичный страх, только еще хуже — более изощренный. Тогда мы отрабатывали упражнение выхода из затонувшей подводной лодки через торпедный аппарат. Нас, четырех курсантов, одетых в спасательные гидрокомбинезоны подводника и индивидуальные дыхательные аппараты, по одному затолкали в трубу торпедного аппарата, предварительно надев на четыре пальца металлическое кольцо для связи с внешним миром методом перестукивания. В трубу меня спровадили последним, и за мной задраили заднюю крышку. Когда стали заполнять трубу торпедного аппарата, то вода полилась прямо на ноги, отчего почувствовался душевный дискомфорт. Правда, этот страх по уровню был мною отнесен к категории элементарных, и справиться с ним не составило труда: «Ведь ты же нормально дышишь через аппарат, и волноваться нечего. Когда на тебя в душе льется вода, ты же не боишься».

Однако одним элементарным страхом дело не обошлось. Когда вода заполнила торпедный аппарат, я почувствовал затрудненное дыхание. И вот тогда действительно испугался, так как в голову проникла поистине паническая мысль: «Ну, вот приплыли! В «идашке» хреново набили баллон с кислородом, который, как назло, на мне закончился. И вот она, моя финишная ленточка — еще несколько глотков, и она оборвется вместе с моей жизнью! И хоть ты барабань металлическим кольцом по трубе торпедного аппарата, хоть кричи, тебе уже ничто не поможет».

В общем, от недостойной смерти или позорной жизни меня спас, нет, не интеллект... Дудки! В этом случае пригодился исключительно животный инстинкт. Благодаря ему я хватанул воздуха на весь остаток жизни. И о чудо! Сработало устройство под названием «дыхательный автомат». Ободренный порцией свежего дыхания (упоминание о рекламе какой-то там жевательной резинке «Минтон» здесь просто неуместно), я подумал: «До выхода из этой чертовой бочки доживу... Ну, а там, поглядим...»

Вывод: Страх — это происки воображения. Достаточно смирить его, развенчать и страх исчезнет. Не стоит забывать и то, что в случае реальной опасности, к подстраховке и спасению подключатся инстинкты.

В этом случае инстинктивный вдох на всю полноту легких сделал доброе дело, от него сработало устройство, перепускавшее свежую смесь в дыхательный мешок. И все пошло своим чередом. Наконец заполнение водой закончилась, в трубе торпедного аппарата выровняли давление с «забортным», затем открыли переднюю крышку. Мои товарищи поочередно начали выходить из аппарата и с глубины трех-четырех метров всплывать на поверхность. Ну и я, радостный и счастливый, будто только что родился на свет и меня тут же крестили испытанием, всплыл в водах купели-бассейна. Дважды крещенный.

 Уже потом, когда эмоциональная лихорадка уступила место трезвому осмыслению ситуации, я понял, что в трубе торпедного аппарата от волнения и страха дышал мелкими глотками. Это не способствовало созданию достаточного разрежения для срабатывания дыхательного автомата, отвечающего за подачу кислородной смеси из баллона в дыхательной мешок. И что получалось? А вот что: дыхательная смесь перенасыщалась углекислым газом, и становилось нечем дышать.

Именно по этой же причине пострадала очередная партия курсантов, находящихся в торпедном аппарате. По вине одного страдальца, запаниковавшего при открытии задней крышки, потоком воды их всех вынесло на палубу, как комок ветоши. Я в числе других, уже прошедших это испытание, смотрел на них где-то со смехом, а где-то и с сочувствием  — ведь и сам мог оказаться в таком же состоянии. Другие курсанты, которым только предстояло это испытание, с явным страхом посматривали по сторонам.

Самым интересным занятием в учебно-тренировочной станции было всплытие в огромной металлической башне высотой около двадцати метров. Это упражнение моделировало ситуацию, когда подводная лодка затонула, и личный состав экипажа должен спастись через выходной люк или рубку. В нижней части учебной башни имелось отверстие с тубусом, край которого был опущен в металлическую коробку, до краев заполненную водой. Изолированное помещение под башней — это как бы отсек затонувшей подводной лодки, где давление повышалось до полутора атмосфер, что соответствовало глубине пятнадцати метров.

Происходило это так. Несколько курсантов, одетых в соответствующее снаряжение, находятся в помещении под учебной башней. Один из них включается в дыхательный аппарат ИДА-59, залезает в металлическую коробку с водой, подныривает под тубус, проходит узкое отверстие выходного люка и производит всплытие. Одно дело описать этот процесс и совсем другое — физически ощутить все прелести всплытия.

Сначала мы всплывали по буйрепу, отсчитывая мусинги. Я преодолел двадцатиметровую глубину, но при выныривании больно ударился головой о буй-вьюшку, к которой крепился верхний конец буйрепа. В нашлемной части гидрокомбинезона, которая надевается на голову, имеется лепестковый клапан для стравливания из него излишков воздуха, он приходится на лобовую часть. Этим-то «лепестком» я удачно воткнулся в буй-вьюшку, однако радость всплытия затмило болевое ощущение. На следующем занятии мы выходили без задержек методом свободного всплытия, без буйрепа, только успевай вентилировать легкие и продуваться — выравнивать давление с обеих сторон барабанной перепонки.

На втором курсе мы обратили внимание, что один из матросов Объединенной школы вдруг поседел. То, что он поседел, а не имел такой цвет волос с рождения, для нас было очевидным хотя бы потому, что он был призван на службу из Средней Азии и до этого был черным, как смоль. Так как шила в мешке не утаишь, то скоро выяснилось, что дело произошло на занятиях по легководолазному делу. При всплытии в башне этому бедняге в гидрокостюм начала поступать вода, отчего возникла паника. В полной мере испытав это реальное чувство, он поседел. Хотя поступление воды и было, но на процесс его дыхания это не повлияло. Парню сочувствовали, над ним никто не насмехался, даже мы, второкурсники, потому что каждый через это прошел, каждый знал, как достается преодоление страха.

В нашей роте было семь групп с 41-й по 47-ю, в среднем по двадцать пять человек в каждой.

Состав нашей 47-й группы из двадцати восьми курсантов по тем временам был вполне обычным, то есть интернациональным: тринадцать человек (46,4%) были призваны из России, семеро (25%) — из Беларуси, шестеро (21,4%) — с Украины и один (3,6%) из Литвы. Своих земляков назову поименно: Николай Владимирович Черный из Белыничей, Владимир Григорьевич Сыман из Слуцка, Анатолий Арнольдович Кржачковский из Борисова, Виктор Васильевич Шутиков из Гомеля, Леонид Николаевич Станкевич из Барановичей, Александр Зайковский из Воложина. Понимаю, что делать выводы лишь по одной да к тому же небольшой группе некорректно, тем не менее не могу удержаться от простительного хвастовства: каждый четвертый — из Беларуси.

Такая пропорция соблюдалась и в целом по стране, это известный факт — каждый четвертый, а может быть и третий, кто служил в Военно-морском флоте СССР, был призван из нашей республики. К этому следует добавить, что не менее семидесяти четырех адмиралов, как пишет Долготович Б. Д. в книге «Адмиралы земли белорусской» (Минск, «Беларусь». 2009, с. 8, с. 47) тоже были родом или жили в Беларуси. И после этого у кого-нибудь повернется язык сказать, что Беларусь — сухопутная страна?

Вывод: Беларусь — морская страна, хотя если без шуточек, она может быть таковой только в союзе с Россией, которая имеет выходы к морям и океанам. Без России, увы, многие наши достоинства остаются непроявленными.

Из общего ранжира 47-й группы выделялся балагур и повеса Анатолий Кржачковский. Как-то получалось, что в быту он был не в ладах с уставом и воинской дисциплиной. Выше уже упоминался забавный случай во время самостоятельной подготовки.

Толя, мой земляк из Борисова, по характеру простой, веселый и непосредственный парень, очень общительный и контактный, поэтому и его прозвали Сыном. Автором прозвища был мой друг и сообщник по совместным проделкам Володя Шилин.

 Однажды на заре курсантской карьеры Толя имел неосторожность в присутствии старшины роты Василия Ивановича оторвать на бушлате пуговицу, которую крутил по дурной привычке. В назидание остальным он за это был наказан образцово-показательным образом. Ему выдали «скромный» наряд — пришить все пуговицы, оторванные на форме, хранящейся в баталерке четвертой роты численностью в двести человек. Пришлось ему, как Золушке, до утра трудиться, а на занятиях отвечать по вопросам изучаемого материала без скидки на бессонную ночь.

Как-то Толя попытался спародировать «баночные беседы» командира роты Анатолия Лаврентьевича Дашука. Вскочил на баночку, а она не пожелала участвовать в политической сатире, испуганно перекосилась и сломалась.

На этот раз Василий Иванович, в силу уже сложившихся «дружеских» отношений с шутником, отнесся к выдаче наряда с гораздо большим тщанием и отеческой заботой. Теперь Толе надлежало отремонтировать все баночки, поломанные четвертой ротой, численность которой с описанного выше случая в меньшую сторону не изменилась, и в подсобке их накопилось немалое количество. Провинившемуся выделили для ремонта один гвоздь и молоток. Зато последовало грозное наставление:

— Как хочешь, так и ремонтируй!

После такого внимательного и заботливого отношения Толя сначала воодушевился, а затем впал в служебную депрессию. Как ни крути — задание выполнять надо, так как игнорирование может повлечь гораздо более крутые меры. Но как его выполнить? Толя в грустной задумчивости почесал репу, и логический ход мыслей направил его стопы к столяру. Дед, исполнявший эту важную и крайне необходимую в Отряде должность, по-отечески отнесся к курсантской Золушке. Видимо, он по совместительству сверх штата исполнял обязанности отрядной феи. Толя подарил доброму старику не пару хрустальных туфелек, а пачку сигарет, и тот за ночь отремонтировал все табуретки, в том числе и ту подлую баночку, которая в самый ответственный момент сломалась.

Среди остальных выделялся преподаватель, который всегда ходил в гражданском костюме, хоть и имел звание подполковника морской авиации. Невысокого роста, плотный, с лысой и оттого еще более круглой, напоминающей шар, головой. Вел сопромат, строгим он был и взыскательным; считал, что на «пятерку» предмет знает только он. Для некоторых сия дисциплина являла туманную и недоступную планету Сатурн, постичь которую очень тяжело. Для меня же сопромат был не трудным, не тяжелым. Однако когда получил четыре балла, то гордился.

С легкой руки морского подполковника у нас образовалась привычка называть друг друга не курсант, а тарсант, с явным намеком на Тарзана.

Эта «фишка» стала популярной среди курсантов и других рот, и даже брашпилей.

Морской подполковник слыл умным мужиком и любителем своеобразного юмора, с оттенком интеллектуальности и учености, — он задавал такие замечательные вопросы, которые повергали нас в недоумение или в непреодолимый ступор:

— Товарищ тарсант, что нужно сделать, чтобы залезть на потолок? — Видя, что курсанты являют собой скопище опешивших тарсантов, он тут же отвечал: — А вы, товарищ тарсант, возьмите интеграл.

Правда, с помощью столь замечательного математического знака никто из нас на потолке так и не побывал. Любил поставить курсанта в затруднительное положение, предлагая построить эпюры нагруженной балки.

 Насколько он талантливо разбирался в науке, настолько же путался в своих замечательных тарсантах. Чтобы не заблудиться в тарсантских дебрях, ориентировался с использованием доступного средства — списка из учебного журнала. При личном общении он нас идентифицировал исключительно при помощи боевого номера. Если на моем боевом номере выведено «Т-47-13», то он называл меня не по фамилии, а обзывал той самой чертовой дюжиной, под которой спустя восемнадцать лет с момента рождения я был зачислен в 47-ю группу. Тем самым как опытный штурман каждого из нас отождествлял в прокладываемом курсе движения к свету знаний с географической точкой.

Мои товарищи не терялись, и данное обстоятельство использовали себе на пользу, но исключительно в целях приближения к светочу знаний. Например, Толя Кржачковский не очень стремился постигать сопромат, поэтому вместо него зачет пошел сдавать Кеша Корочкин, предварительно они, естественно, поменялись голландками, а значит, боевыми номерами. И номер удался, уловка не была замечена преподавателем.

Бывший командир дизельной подводной лодки Краснознаменного Черноморского флота, капитан 2-го ранга Юрий Павлович Колчин преподавал «Радиоэлектронику и импульсную технику» («РЭИТ»). Его манера — он быстро вычитывал лекцию, закруглял ее словами «чтобы у матросов не было вопросов», затем переходил к наиболее интересной части занятий — флотским легендам, байкам, описанию сложившихся традиций. Эта часть лекций — наиболее интересная. Затаив дыхание, подавшись корпусом вперед, мы не пропускали ни единого слова бывалого моремана. С одной стороны, Юрий Павлович, конечно, лишал удовлетворения пытливый ум, тяготеющий к получению профессиональных знаний, а с другой, — притворным безразличием и даже цинизмом возбуждал живой интерес к флотским традициям, быту, жизни и прививал нам любовь к морю.

Однажды на таком диспуте Юрий Павлович имел неосторожность заговорить о флотской лексике. Тема заинтересовала курсантов, естественно, захотелось узнать побольше подробностей. К величайшему разочарованию, морской волк посмотрел на часы и засобирался уходить, только интригующе бросил:

— Попадете на флот, там все узнаете.

Может показаться, что преподаватель показал фигу в кармане. Но понятно же, что не было смысла развернуто освещать специфическую тему. Битый морской волк, понимая это, не стал распространяться и брать на себя ответственность. В естественных условиях морской жизни, когда раскрываются исторические особенности возникновения того или иного слова, человек полнее постигает моряцкий жаргон. Как и более точно раскрывается и понимается морская этика. Запомнилась показательная деталь. Юрий Павлович как-то проговорился, что в личную автомашину «Волга», где сидения покрыты чистыми чехлами, сажает только девушек, одетых в белое. Поистине, это был лощенный эстет и рисующийся повеса.

Благодаря замечательным и прекрасным преподавателям мы уяснили работу узлов и механизмов мин и торпед, находящихся на вооружении, узнали устройство торпедного аппарата, нам стали понятны многие термины, например, такой как «акустическая змейка», почему торпеда при самонаведении на цель идет именно так, а не по-другому. Самым важным было то, что мы почувствовали уверенность в себе, в своих знаниях, понимали, что придем на флот с заделом, который поможет освоить сложнейшую военную технику. Понятно, что на вооружении стояла передовая военная техника, и нам предстояло эксплуатировать ее, с ее помощью обеспечивать защиту Родины.

Праздничные заплывы

Ко Дню Военно-морского флота из курсантов Школы техников формировался сводный отряд (не менее двухсот человек) для показательного заплыва в Неве. За время учебы мне дважды пришлось принимать участие в подобном торжественном мероприятии. Тогда каждому курсанту выдавался чехол, предназначенный для белой фуражки и переделанный для этого случая под берет. И выдавались разноцветные флажки, которые перед входом в воду заправлялись за резинку трусов. Во время заплыва мы разворачивали их над водой по отдельной команде, создавая картину, которую сами не могли видеть. И конечно, в тот день мы пели песню, ставшую гимном русских военных моряков, — «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”»...

Предварительные тренировки проводились в тихих и спокойных водах Финского залива на плавсредствах 506-го УКОПП. Там мы строем ныряли с деревянного пирса — это пристань на сваях, устроенная перпендикулярно к линии берега. 

Любой выезд в город курсантам представлялся приятным и радостным событием. Тем более после отработки отдельных колен своей программы в Финском заливе, когда команду начали вывозить для тренировок на Неву.

Какой русский не слышал про белые ночи в Северной Пальмире? Стоит позавидовать нам, видевшим их. Можно сказать, что нас официально вывозили только для того, чтобы полюбоваться романтической порой, когда на улице как бы день, а улицы пустынны — лишь редкие пешеходы, из числа навечно очарованных, наслаждаются красотами Ленинграда. Нева в граните… прекрасна и неприступна, но не для нас, сейчас мы с головой окунемся в ее воды. Противоположный берег с характерным силуэтом Кунсткамеры чуть различается, а позади здание Адмиралтейства как бы поддерживает нас, напоминает о славной истории, о том, что тяжело в учении — легко в походе. Правда, задача, ради которой нас вывозили сюда, не оставляла времени побродить по каменной набережной, приблизиться по спуску к воде, присесть на ступеньку и вглядеться в набегающую волну да помечтать о юной спутнице. Но мы успевали оглянуться и насладиться красотами белых ночей, шепнуть друг другу о том, как нам повезло, что мы учимся в Ленинграде.

В первый раз нас привезли на берег у Адмиралтейства. Там мы разделись и какое-то время сидели в крытых тентом машинах, чтобы акклиматизироваться к предутренней прохладе, — в этот час в Ленинграде светло и особенно свежо — затем выгрузились и выдвинулись по ступенькам к воде. И вот послышалась команда:

— Первая шеренга в воду! — Тут же следующие: — Вторая шеренга в воду! Третья шеренга в воду!

Курсанты прыгали в воду молча — без вскриков, ахов, охов.

Даже по прошествии трех десятков лет, стоит кому-нибудь произнести вслух эту команду, как в памяти оживают эмоции и ощущения тех дней. Здесь уместно заметить, что и утренняя команда «Рота, подъем!» также врезается в память на всю жизнь. Последнюю я использовал через несколько лет по окончании службы, чтобы поднять на ноги бывшего военнослужащего, который уже ни на что не реагировал, будучи сильно под шафе. Помогло!

... Наконец поступила команда и для нашей шеренги.

Для сухопутного человека я плавал сносно. Помню, первые самостоятельные гребки «по-собачьи» сделал, когда учился в четвертом классе школы-интерната за чертой Минска. Тогда же в районе деревни Петровщина совершил первый подвиг — в одиночку переплыл малюсенькую речушку, глубина которой превышала мой рост.

 Здесь, на Неве я уже чувствовал себя бывалым пловцом. Перед прыжком присмотрелся к прозрачной воде, обратил внимание на дно, отметил, что оно каменистое и неглубокое. Чтобы не поранить ноги, прыгал в длину, при этом стараясь избежать столкновения с пловцом следовавшей за нами шеренги. Однако не все проявили подобную расторопность, по неумению многие прыгали вертикально и, конечно, выходя на горизонтальную прямую, задевали дно и царапали о камни животы и ноги. Но зато как уморно они отряхивались от водорослей после первого нырка!

 Самое большое испытание, однако, ждало нас впереди, и оно лишний раз подтвердило — еще не все курсантские страхи были на тот момент преодолены. Отойдя вплавь на глубину, курсанты смешали ряды. Чем дальше от берега, тем быстрее скорость течения реки, тем больше это сказывалось на пловцах, поломавших строй, допустивших неразбериху. Они скучились в ограниченном пространстве, и это мешало не просто плыть, но даже держаться на воде. Многие впали в панику, беспомощно барахтались, кто-то тихо тонул, а другие, спасая жизнь, хватались руками за соседа и топили его.

Оказавшись в центре массовой паники, я дрогнул. Это была опасная стихия, где легко погибнуть даже отличному пловцу. Но мне вовремя припомнилось, что в таких случаях надо нырять, чтобы избежать захвата испуганного человека. Это приободрило, и я стал даже покрикивать на паникеров, чтобы привести их в чувство. Запомнились круглые от страха глаза Толика Кржачковского, который то скрывался под водой, то выныривал, судорожно хватая воздух, будто совсем не умел плавать.

Слава богу, все обошлось, никто не утонул. Только некоторых товарищей течением снесло вниз, в сторону моста лейтенанта Шмидта. А там предусмотрительно находился шестивесельный ял со спасательной командой. Плохих пловцов оказалось немало, так что спасателям с яла пришлось изрядно потрудиться. Не зря говорят, что первый блин комом. Следующие заплывы проходили более организованно, и ко дню Военно-морского флота наши пловцы достигли мастерства, позв