Александр Бек - Последний лист

Александр Альфредович БЕК

ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ

Рассказ

Из полкового сейфа принесли старую карту, склеенную из нескольких листов. Развернутая, она оказалась не квадратом, а широкой полосой и едва уместилась на длинном столе. Маленькая электролампочка, укрепленная на потолке, ярко освещала бледную сетку топографических значков, кое-где пересеченную линиями красного и синего карандаша. Карта звалась стотысячной: одному метру соответствовало сто километров местности.

В дни битвы под Москвой полоса, разостланная на столе, именовалась волоколамским направлением. Здесь дрались панфиловцы. Ныне, к годовщине дивизии, они восстанавливали ее славную историю.

Многие из тех, кто собрался на этот вечер у командира полка Баурджана Момыш-Улы, знали карту наизусть: на одном конце был район Волоколамска, на другом - Москва.

Кто-то поднял свешивающийся край и удивленно спросил:

- Почему последний лист оборван? Почему здесь нет Москвы?

Все посмотрели на карту. Последний лист действительно выглядел странно: от него осталась лишь узкая лента, приклеенная к соседнему листу.

Край был аккуратно обрезан, но в середине, где разными шрифтами дважды повторялось слово "Крюково" - станция и село, бумага была порвана.

- У этого листа есть своя история, - сказал Момыш-Улы. - Разве она вам не известна?

Он оглядел собравшихся широко расставленными черными глазами. Никто не знал истории последнего листа. С разных сторон попросили:

- Расскажите!..

- Помните Сулиму, - спросил Момыш-Улы, - моего адъютанта? Он мог бы рассказать... Какого числа мы получили приказ отойти на Крюково?

- Двадцать девятого.

- Да, двадцать девятого ноября 1941 года. В этот день Сулима принес пакет: "Отойти, занять оборону в Крюкове". Я достал карту и не нашел Крюково. Развернул новый лист... Ага, вот оно... И тут же, на этом же листе, огромное средоточие топографических знаков - Москва. Надо было намечать маршрут, давать распоряжения, а я смотрел и смотрел на сбежавшиеся вместе квадратики, кресты, полоски, на явственно проступающие ломаные и кольцеобразные просветы московских улиц.

Слышу, Сулима тихо говорит: "Батальоны ждут приказа, товарищ командир". У этого голубоглазого парня была чуткая душа. Я взглянул на него и увидел - он понимает меня. Я, как вам известно, казах, Сулима украинец. Ни один из нас не жил в Москве, но у обоих дрогнуло сердце, когда на мой стол впервые как оперативный документ лег лист Москвы. Закрыв рукавом Москву, я наметил маршрут и приказал собрать подразделения. Сулима вышел, я принял руку и опять стал смотреть на карту. Достал курвиметр, вымерил расстояние. От Крюкова до окраин Москвы всего двадцать с небольшим километров. Вам, товарищи, известен закон командира: продумывать наихудший случай. Что такое двадцать - тридцать километров? Один рывок - и бои на улицах. Я сидел вот так...

Момыш-Улы показал, как он смотрел в этот день на карту. Подперев опущенную голову руками, он уставился в одну точку, словно в глубоком раздумье или горе. В черных блестящих волосах, упрямо непослушных гребенке, замерли блики электричества.

Никто не кашлянул, не шевельнулся, никто не нарушил тишину.

- Так я сидел, - продолжал, выпрямившись, Момыш-Улы. - Сидел и смотрел на выступающую с края огромную черную полуокружность. Все вы, наверное, знаете, что это значит - представить себе врага на улицах Москвы... Я смотрел и видел сваленные трамваи и троллейбусы, разорванные провода, трупы красноармейцев и жителей на улицах, немецких лейтенантов со стеками, в белых перчатках, в парадной офицерской форме, с наглой усмешкой победителей. Вспомнились немецкие пленные, которые с трусливой, но ехидной ухмылкой говорили, коверкая русские слова: "Волякалямс - Москау..."

Неужели эта шатия восторжествует? Я сидел над картой и, рассматривая худший вариант, искал, нет ли от Крюкова до Москвы промежуточного рубежа, где можно было бы крепко зацепиться. Искал и не нашел. Вывод: Крюково последний рубеж.

Не помню, сколько времени я просидел так. Вошел Сулима и доложил, что подразделения собраны. Карту я всегда складывал вот такой гармошкой: с востока на запад. Разверну - и развертываются Волоколамское и Ленинградское шоссе. На этот раз я, вопреки правилу, сложил ее иначе: сломал бумагу поперек. Там, где кончалось Крюково, я с силой провел пальцами по сгибу, чтобы больше тут не разгибать. Нажимая, я в одном месте задел ногтем и порвал бумагу.

На столе лежали разные документы. Встаю, рассматриваю, кое-что кладу в полевую сумку, кое-что отдаю Сулиме. Наконец беру карту, и вдруг, должно быть, я неловко ее взял - она развернулась, и я опять увидел огромную черную полуокружность, увидел то, что решил не видеть. Я сказал Сулиме: "Дайте перочинный ножик".

Сулима достал и раскрыл нож, я сел и не спеша, аккуратно отрезал загиб, как разрезают книгу, отделив все, что было на восток от Крюкова. Затем протянул Сулиме и сказал: "Сожгите..." Он переспросил: "Как?" "Сожгите", - повторил я.

Он сначала посмотрел на меня с недоумением, но секунду спустя в его красивых голубых глазах появилась твердость. Он понял меня. Для чего нужна карта? Для ориентировки. Он понял, что нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова; понял, что мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом.

Чиркнув спичкой, он зажег отрезанный кусок. Мы оба безмолвно смотрели, как сгорает бумага, как исчезают, превращаясь в черный прах, названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве. Потом... Все вы, друзья, знаете, что было потом.

Момыш-Улы умолк.

Маленькая электролампочка, укрепленная на потолке, ярко освещала карту, разостланную во всю длину стола. Кто-то поддерживал свесившийся край.

Все знали: дальше Крюкова немцы не прошли, у Крюкова, как и в других пунктах тогдашнего Западного фронта, произошло то, что за границей называют "чудом под Москвой".

1942

КОММЕНТАРИИ:

Последний лист

Впервые - "Вечерняя Москва", 1945, 6 декабря, No 285, с. 2.

Рассказ был также напечатан в журнале "Дружба народов", 1958, No 2, под рубрикой: "Из фронтовых записей".

"Последний лист" написан в ходе создания двух первых повестей "Волоколамского шоссе", но в них не вошел. Работая над "Резервом генерала Панфилова", Бек предполагал включить рассказ в эту, завершающую, повесть книги. "Придумал наконец эпилог, - записывает он в дневнике, - сделаю его из рассказа "Последний лист". Весомо, серьезно" (Архив Бека). Однако в дальнейшем писатель этот замысел отклонил.

Т. Бек