Из содержания данной статьи можно сделать вывод, что Гурвич занимал тогда вполне четкую позицию в русском философско-правовом дискурсе, первоначально склоняясь в сторону нравственного идеализма Соловьева, «спиритуализм» правовой доктрины которого он пытался компенсировать акцентированием не метафизической, а социальной природы права. При этом основы для социологического анализа мыслитель находил в концепции самого Соловьева, пытаясь не столько скорректировать, сколько «завершить» начатую великим русским философом философско-правовую систему, различая в ней несколько разных тенденций[214]. Вместе с тем нужно признать, что «завершение» Гурвича страдало тем же недостатком, что и его анализ позиций других мыслителей, – произвольным дополнением чужих идей собственными представлениями. Это, в частности, относится к тезисам Гурвича о социологических основах философии Соловьева и о второстепенном значении теократических идей для формирования социально-политической концепции этого великого русского мыслителя.
Хотя в своих франкоязычных работах Гурвич почти не ссылается на авторитет русских философов, чьи идеи вдохновляли его искания 1920-х годов, нетрудно проследить параллели между «авто-теургической этикой» мыслителя[215] и современными ему направлениями русской философской мысли: «этикой сублимации как зависимости от Абсолютного» Б. П. Вышеславцева, «этикой восходящих ступеней добра» СИ. Гессена, «теономной этикой любви» Н. О. Лосского и т. д. Идеал-реализм Франка, Лосского и других учеников Вл. Соловьева перекликается здесь с идеал-реалистическим учением Фихте, творчество которого также было созвучно творческим исканиям Гурвича.
Участие молодого ученого в русском философском дискурсе, на некоторое время приостановленное, вновь вступает в активную фазу после переезда Гурвича в 1925 г. во Францию. Там он встречает уже сформировавшиеся эмигрантские круги, доступ в которые был теперь не так прост, как в начале 1920-х годов. Среди нескольких групп, организованных по идеологическому и политическому принципам, Гурвич оказывается наиболее близок к центристским кругам, признанным главой которых был П. Н. Милюков. Мыслитель принципиально дистанцируется от политической деятельности, оставаясь «беспартийным социалистом»[216]. Среди периодических изданий эмиграции Гурвич больше всего сотрудничает с «Современными записками»; их возглавляли бывшие левые эсеры Вишняк, Бунаков и Фундаминский, политической программе которых Гурвич симпатизировал в России[217], но с политической ангажированностью которых он не соглашается в период эмиграции. Ученый продолжает свою академическую деятельность в учебных и научных заведениях русской эмиграции: читает лекции по теории и философии права, по истории русской философии права во Франко-русском институте социальных, политических и правовых наук[218]; на юридическом факультете Парижского университета; в Русском народном университете[219].
Показательна в этом смысле опубликованная в 1926 г. на французском языке статья «Русская философия первой четверти XX века», где Гурвич не скрывает своих симпатий к идеал-реалистическим концепциям соотечественников – идет ли речь о попытке Н. О. Лосского связать идеальный и эмпирический аспекты[220], либо о попытке С. Л. Франка найти онтологическую основу для идеальных элементов бытия[221]. Вывод Гурвича заключается в «констатации бесспорного факта наличия в русской философии ясно выраженной общей тенденции к метафизике, онтологической теории знания и морали, к истинной философской системе»[222]. Среди мыслителей эмиграции Гурвич выделяет группу ученых, опирающихся на идеи Фихте и видящих в его системе «замечательный синтез иррационализма и диалектики»[223]. К этой группе, помимо себя самого, он причисляет Ф. Степуна и Б. Яковенко[224]. Интересно отметить, что, пользуясь новыми знакомствами с французскими интеллектуалами, Гурвич пытается наладить взаимоотношения между русскими и французскими мыслителями[225], что, как представляется, было одной из его первоочередных задач (тем более, если вспомнить о целях вступления мыслителя в русскую масонскую ложу «Северная Звезда»).
В то же время Гурвич публикует в журнале «Современные записки» ряд статей, которые дают ясное представление об эволюции его взглядов в ту пору и о научных диспутах между мыслителем и его критиками. Основной проблематикой этих статей явилась полемика о природе и сущности социализма, которую Гурвич вел с СИ. Гессеном, М. В. Вишняком, Н. Н. Алексеевым, С. Л. Франком и другими русскими мыслителями. Для ученого социализм был не только политическим кредо, но и одной из основ научного мировоззрения. Опровергая тезисы Вишняка о порочности социализма как идеи, Гурвич доказывал, что сущность социализма не в подчинении общества государству, а в создании режима правового государства (влияние Прудона) и возможности для всестороннего развития личности (в некоторой степени влияние Маркса)[226]. О содержании полемики этих двух мыслителей можно судить не только по их публикациям, но и по личной переписке, где Гурвич отстаивал идею о том, что социализм является формой демократии[227].
В полемике со своим другом СИ. Гессеном, а также с Б. П. Вышеславцевым Гурвич защищает социалистическую идею от двух крайностей: полного устранения государства из экономической жизни либо прямого вмешательства государства в хозяйственные процессы. Ученый полагает, что решение данной проблемы лежит посередине – в создании коллективной «соборной собственности», институты которой были бы способны к саморегуляции и сопротивлению давлению государства[228].
Нельзя адекватно понять творчество мыслителя, не принимая во внимание такой стороны его общественной деятельности, как участие в масонских организациях, и прежде всего в русской ложе «Северная Звезда» в Париже[229], где Гурвич состоял с 1928 по 1949 г., за исключением 1937–1945 гг., когда он проживал в Страсбурге, а затем в США[230]. Темы ряда научных работ Гурвича повторяют сделанные им для масонской ложи доклады, равно как и сюжеты дискуссий среди масонов[231]. С этой точки зрения для понимания принципов этической и правовой доктрин Гурвича важна его статья «Этика и религия», тезисы которой полностью вписываются в принципы масонской ложи, членом которой мыслитель стал в те годы. Для Гурвича суть этики – в творческой активности, в непрестанном стремлении к идеалу (нравственному, политическому, правовому). Такая активность в плане политико-правовом ведет к утверждению социалистических принципов организации общества; с точки зрения философии – к обоснованию интуитивизма, даже некоторой доли иррационализма в понимании основ социальной и духовной жизни.
Мыслитель продолжает живо интересоваться проблемами русской философии права, доказательство чему – рецензии на работы Н. Н. Алексеева, М. Я. Лазерсона, Ф. В. Тарановского[232]. Интересен и взгляд с «другой стороны баррикад» – мнение русских критиков о творчестве и идеях самого Гурвича, свидетельствующее о вовлеченности мыслителя в обсуждение актуальнейших для русской эмиграции философских, политических, юридических проблем[233]. Характерна в этом отношении рецензия Б. П. Вышеславцева на «Идею социального права» Гурвича. Принимая в принципе позицию автора по преодолению узкопозитивистского взгляда на права и приветствуя сам проект Гурвича, в котором рецензент видел «попытку интеграции во французскую правовую науку принципов идеал-реализма русской философии»[234], Вышеславцев не соглашается с основным выводом Гурвича (разделение социального и индивидуального права), полагая, что все право по существу социально в том значении, которое вкладывал в этот термин Гурвич[235]. Н. А. Бердяев посвятил рецензию работе Гурвича 1930 г. о немецкой философии, критикуя попытку автора «русифицировать» тенденции немецкой мысли[236], – упрек, который был, впрочем, стандартным для всех критиков мыслителя.
Известный русский философ П. М. Бицилли, жестко раскритиковав интерпретацию Гурвичем идей Руссо (см. выше), дает положительный отзыв о концепции социального права, характеризуя ее как «спасительную реакцию против пока еще не вполне преодоленного культа “чистой”, игнорирующей жизнь науки»[237]. Философ подчеркивает демократизм концепции Гурвича, который видит выход из современного кризиса в углублении и расширении понятия демократия, в восстановлении идеи соборности. Современному правосознанию, которое помещает понятие демократии только в одну плоскость государства, Гурвич противопоставляет «многоплоскостную концепцию» общества[238]. Оба автора сходятся в том, что в основу реформы демократии должна быть положена не идея абстрактного индивида и государства, но идея конкретной, реальной личности, органически связанной с целым рядом различных и независимых коллективов, каждый из которых является демократически устроенным и обладающим собственным правом организмом. Эта идея обосновывает право общественной, а не государственной собственности; ее субъект – уже не сумма изолированных человеческих единиц, но совокупность всех реально участвующих в жизни коллектива личностей. И, как заключает Бицилли, «современный средний человек должен сделать большое умственное усилие, чтобы понять то, что некогда было чем-то само собою разумеющимся, чтобы усвоить идею социального права»[239].
