ещё спали. А потом его, «ревматоидного, полуинвалида-старика», продержав больше месяца в едва отапливаемой сырой камере Карпогорского отдела НКВД, солнечным июньским днём в числе других арестованных отправили этапом в Архангельск. И его ученики, для которых он жил, старался работать и которых безумно любил, бежали за уходящим арестантским этапом, провожая дорогого им учителя. И в числе этой самой ребятни, отгоняемой конвоем, был и Фёдор Абрамов. «…ни один сукин сын не заступился за старика… Это было ранним июньским утром… вдруг в утренней тишине зазвякало, заскрипело железо. Глянул – а из ворот энкавэдэ выводят арестованных. Все на один манер. Все грязные, бородатые, серые. А Павлина Фёдоровича он всё же узнал. По выходке. Горделиво, с поднятой головой шёл…» – так поведает о том ужасном июньском утре Фёдор Абрамов в своей повести «Поездка в прошлое». Лишь имя «Алексей» изменит на «Павлина», а всё остальное так, как память сохранила. «…И мы даже не знаем, где и как окончил он свои дни», – напишет Фёдор Александрович. Получив по статье 58, часть 1, пункт 10 Уголовного кодекса семь лет с поражением в избирательных правах на три года, любимый учитель Феди Абрамова умрёт в Архангельской тюрьме зимой 1941 года и будет похоронен в безымянной могиле тюремного кладбища в районе нынешней Соломбалы.
19 июня 1938 года для Фёдора Абрамова отзвенел последний школьный звонок. Карпогорская средняя школа № 1 прощалась со своим первым вышедшим из её стен десятым классом. Как по такому случаю и положено, собралось многолюдное торжественное заседание. Говорили речи. Горячо аплодировали выступавшим. Дали слово и первому ученику школы. Волновался Фёдор, выступая, или нет, не знаем, но то, что сказал, известно, и самое главное, обещал, что «учиться в вузе будет только на “отлично”». А потом было и шумное застолье, и танцы, на которые догадались пригласить девчонок из других классов, так как своих было всего три, и затянувшееся гулянье, закончившееся далеко за полночь.
Уже на следующий день после отгремевшего выпускного директор школы Николай Павлович Смирнов вручил Фёдору Абрамову аттестат зрелости, где по всем семнадцати предметам и поведению стояла оценка «отлично». Вместе с аттестатом вручили «Похвальную грамоту № 1», на которой было начертано: «За отличные успехи и примерное поведение». Это был особый, как бы теперь сказали, «красный» аттестат, открывающий дорогу для поступления в любое учебное заведение без экзаменов. На нём так и было написано:
«На основании постановления Совета народных комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б) от 3/IX 1935 г. Абрамов Фёдор Александрович пользуется правом поступления в высшую школу без вступительных экзаменов».
Гордый, с аттестатом об окончании средней школы на руках, вернулся Федя Абрамов в родительский дом. Можно только представить, как он торжествовал, показывая матери и тётушке Иринье документ, как восторженно делился своими впечатлениями от поездки в Архангельск, куда его отправили как лучшего ученика и где он первый раз в своей жизни был в настоящем театре и смотрел «Евгения Онегина»…
Быстро, словно один день, в делах и заботах пролетело последнее, в общем-то ещё школьное, но уже рубежное веркольское лето Феди Абрамова. Старался успеть везде – покосить сено, похлопотать на огороде, помочь в домашних делах матери и брату, что жил под крышей родительского дома, поиграть с его годовалой дочкой Галиной и, конечно же, поговорить «по душам» с тётушкой Ириньей в её малой прокшинской избёнке.
Портрет Пушкина, нарисованный Фёдором Абрамовым в 1937 году в школьной тетради. Публикуется впервые
Аттестат Фёдора Абрамова, выданный после окончания Карпогорской средней школы. 1938 г. Публикуется впервые
Но и погулять после танцев в деревенском клубе до поздних петухов, коротая лёгкие сумерки белых ночей, со своими сверстниками Фёдор был весьма не прочь.
Юношеская пора – время первой влюблённости, такой, что ещё похожа на тесную дружбу, но уже с оттенком привязанности и искренней чувственности. Не обошла она стороной и Фёдора Абрамова. С именем Нины Гурьевой, одной из учениц Карпогорской школы, и связано то самое первое чувство абрамовской любви к женщине.
Нина была одной из трёх сестёр Гурьевых: Мария (в 1942 году она умрёт от туберкулёза, и об этой трагедии Фёдор Абрамов узнает из фронтового письма брата Василия, от 4 января 1943 года) и Тамара были одноклассницами Фёдора. Нина Гурьева была на год младше, симпатия между ними зародилась, когда Фёдор ещё учился в девятом классе.
О их чувствах упоминает в письме Абрамову, написанному много лет спустя – 22 июля 1974 года, некая Александра Кошкина (её девичью фамилию мы точно, к сожалению, не знаем; по всей видимости, это Мамылова, во втором браке – Земцовская, жена Михаила Земцовского, друга Абрамова), в старости проживавшая в городе Василькове Киевской области. Она хорошо знала Абрамова по Карпогорской школе и в ту пору питала к нему «безответные» чувства: «…У тебя самого была любовь. Я ревностно наблюдала за вами, самое обидное было, когда после танцев, идя домой, вы по одиночке сворачивали около фотографии и дальше шли “задами”…» {28}
Здесь непременно стоит отметить, что Александра действительно очень любила Фёдора и долгое время надеялась на его предложение о замужестве.
В своём письме Абрамову она так и пишет: «Мне исполнилось 22 года. Познакомилась с Кошкиным. Сделал предложение. Мама сказала, чего ждать тебе Абрамова. Не возьмёт, даже писем не пишет. Для меня было бы самым большим ударом, если б ты женился раньше, чем я выйду замуж. Ты приехал после нашей последней встречи через два года, у меня был ребёнок. Не сказал ни слова и ушёл! У меня была такая пустота…»
Можно предположить, что между Александрой Мамыловой (?) и Фёдором Абрамовым в юности всё же были взаимные чувства, но по какой-то причине их пути разминулись.
А вот увлечённость Ниной Гурьевой была у Абрамова куда серьёзнее, иначе время не сохранило бы двух Нининых писем. Нам неизвестно, насколько активной была их переписка, но то, что он ей отвечал, – это точно, об этом Гурьева сама пишет. И эти пожелтевшие от времени, затёртые письма Нины, одно из них вовсе карандашное, исписаны ещё неуверенным девчачьим почерком, не всегда придерживаясь разлинованных строк.
«Здравствуй, Фёдор!
Я не знала, что ты уедешь раньше 20, ты мне не сказал. Сердиться же на тебя я, пожалуй, не сержусь. Ну да это не важно. Но всё-таки ты извини меня, если это моя вина, что мы не смогли встретиться в последний день. Прошу. Живу ничего. День на горке катаемся, а вечер в клубе. Там собирается много народа – танцуют до восхода солнца, часов до 1–2, а
