И все же Крылов понимал, что в борьбе за право работать в театре он потерпел поражение. Его вытеснили оттуда, и у него ничего не осталось, кроме острого пера. Оно было единственным его оружием против всех врагов. И Крылов решил пустить это оружие в ход.
Он написал два письма — Соймонову и Княжнину, копии писем пустил по-рукам. Содержание писем беспримерно по дерзости и остроумию.
Письмо к вельможе Соймонову, внешне изысканное и даже подобострастное, пестрит такими вежливыми оборотами:
«И последний подлец, каков только может быть, ваше превосходительство, огорчился бы...» и т. д. «Пусть бранится глупый, ваше превосходительство, такая брань, как дым, исчезает...» и т: д.
В своем письме Крылов излагал все свои театральные злоключения, издевался над дурным вкусом Соймонова, поносил бездарные произведения, идущие на театре, и защищал свои сочинения, одобренные в свое время «его превосходительством». Крылов писал о «Бешеной семье», что, может быть, эта пьеса действительно плоха, но он не осмеливается «быть о ней толь дурных мыслей единственно для того, чтоб сим не опорочить выбор, разум и вкус вашего превосходительства и чтобы таким мнением не заставить других думать, что вкусу вашему приятны бывают негодные сочинения...» Ведь именно эту пьесу Соймонов наметил к постановке.
Крылов издевательски замечает «в рассуждении некоторых других пьес», одобренных Соймоновым, что зрители во время их представления «просыпаются только от музыки в антрактах», и, удивляясь распоряжению Соймонова лишить его бесплатного входа в театр, продолжает:
«Я бы мог подумать, если бы я был дерзок, что мое поведение тому причиною... а я веду себя так, что никак не могу быть наказан бесчестным лишением входа в общество... Правда, я нередко смеюсь в трагедиях и зеваю иногда в комедиях; но видя глупое, ваше превосходительство, можно ли не смеяться или не зевнуть? Я же смеюсь и столь тихо, что никакого шуму сим не делаю, да притом и так счастлив, что меня часто публика в том поддерживает, но сего, ваше превосходительство, конечно, не поставите мне в вину, ибо я не нахожу способа, чтоб от того себя предостеречь, — разве одним тем, чтоб садиться к театру задом, но... входя в театр, я всегда ожидаю чего-нибудь хорошего...» и т. п.
В этом мальчишеском письме, где «его превосходительство» спасалось от прямых оскорблений только запятыми, как и в послании к драматургу Княжнину, Крылов не стеснялся применять любые методы борьбы.
Письмо к Княжнину преисполнено внешней наивности и чувства собственного достоинства: «Я удивляюсь, государь мой, что вы, а не другой кто, вооружаетесь на комедию, которую я пишу на пороки, и почитаете критикою своего дома толпу развращенных людей, описываемых мною, и не нахожу сам никакого сходства между ею и вашим семейством», писал Крылов. Но хозяину-де виднее — похоже или непохоже?
Якобы в свое оправдание автор письма коротко излагает характеры действующих лиц: «В муже вывожу я зараженного собою парнасского шалуна, который, выкрадывая лоскутки из французских и из итальянских авторов, выдает за свои сочинения... В жене показываю развращенную кокетку, украшающую голову мужа своего известным вам головным убором, которая, восхищался моральными достоинствами своего супруга, не пренебрегает и физических дарований в прочих мужчинах... Вы видите, есть ли хотя одна черта, схожая с вашим домом... Я надеюсь, что вы, слича сии карактеры... хотя мысленно оправдаете мою комедию и перестанете своими подозрениями обижать человека, который не имеет чести быть вам знакомым. Обижая меня, вы обижаете себя, находя в своем доме подлинники толико гнусных портретов. Я бы во угождение вам уничтожил комедию свою и принялся за другую, но границы, положенные вами писателям, толь тесны, что нельзя бранить ни одного порока, не прогневя вас или вашей супруги...»
И дальше Крылов с нарочитой наивностью предлагает Княжнину, уверяя его в своем христианском чистосердечии, «выписать, из сих карактеров все те гнусные пороки, которые вам или вашей супруге кажутся личностию, и дать знать мне, а я с превеличайшим удовольствием постараюсь их умягчить...»
Порвав с Соймоновым и с театром, Крылов принял деятельное участие в рахманиновском журнале. Он попробовал свои силы в басне и опубликовал несколько басен без указания имени автора. Они ему не удались. Но юноша был настойчив. Он понимал, что в основе любого искусства, мастерства, уменья должен лежать упорный труд. А Крылов труда не боялся: он много писал, переводил с иностранных языков, воспитывал своего Левушку. Братцу пошел уже одиннадцатый год. Он уже прилично знал французский язык, писал довольно грамотно и немного играл на скрипке. Теперь Крылов был единственной опорой семьи. Заботясь о будущем Левушки, он пустил в ход все свои связи, потревожил память отца и не признанные при его жизни военные заслуги для того, чтобы записать братишку в гвардию.
Его беспокоило здоровье матери. Ее угнетал петербургский климат — тяжелые туманы, пронизывающий ветер, вечная сырость, затянутое тучами небо. Она не жаловалась на судьбу, гордилась сыном и вздыхала, что ее Андрей Прохорович не может видеть успехов их первенца. С нежностью глядела она на его заботы о младшем брате.
Ей становилось все хуже и хуже.
Мария Алексеевна умерла в пасмурный петербургский день. Братья похоронили ее и поняли, что остались одни не только во всем огромном городе, но и во всем мире.
Крылов тяжело пережил смерть самого близкого ему и любимого человека. На время он отошел от своих знакомых, нигде не бывал, проводил долгие часы с Левушкой. За несколько дней ему пришлось передумать многое. Юность кончилась.
Работой, упорной до самозабвения, он заглушал тоску по матери. Всю свою любовь к ней он перенес на Левушку, После смерти Марии Алексеевны юноша еще больше сблизился с Рахманиновым. Это была настоящая дружба. Ворчливый умный вольтерьянец, немножко смешной и наивный в своем ожесточении на мир, стал ему отцом, товарищем, братом. Крылов еще больше вошел в издательское дело Рахманинова и фактически стал вторым редактором «Утренних часов». Но в рамках этого журнала ему было тесно, как в платье, из которого вырос, и он строил более обширные и заманчивые планы.
Они были неясны, смутны. И они были далеки от недавних провинциальных мечтаний. Сейчас у него рождались иные мысли. Вокруг него жили и страдали тысячи, миллионы таких же обездоленных, как он, как Левушка. Еще совсем недавно он завидовал знаменитому издателю и редактору Новикову, его славе, почету, богатству. А теперь он уже знал, что Новиков небогат, что все свои средства он вкладывает в дело «типографической компании», которая издает книги для народа. Для Крылова Новиков стал человеком, которому можно и должно было подражать. Ведь самая высокая должность человека — это служить своему народу ради его счастья.
