Через несколько дней мы узнали из газет, что Дусе присвоено звание Героя Советского Союза. И кто-то нацарапал на свежей краске памятника: «Евдокия Носаль – летчик-герой».
ГВАРДЕЙСКОЕ ЗНАМЯ
Солнечный летний день. С утра весь полк взбудоражен. Большое событие – нам вручают гвардейское знамя. Уже четыре месяца, как мы гвардейцы, – и наконец торжественная церемония вручения. В штабе мне объявили, что приказом меня назначили знаменосцем полка. Значит, я должна буду нести гвардейское знамя. Как я справлюсь?
Наглаживаемся и причесываемся самым тщательным образом. И, конечно, надеваем юбки. Хочется хоть на один денек снова приобрести свой естественный вид. Правда, на ногах – сапоги. Туфель ни у кого нет, но не беда!
К нам на праздник приехали девушки из «сестринского» полка. Они летают днем на пикирующих бомбардировщиках. Здесь же, на Кубани. Теперь их полк носит имя Марины Расковой. Все мы радуемся вместе и, конечно, вспоминаем ее, Раскову. Вспоминаем, как ей хотелось видеть нас гвардейцами...
Церемония вручения знамени происходит на большой поляне возле пруда. Весь личный состав полка стоит в строю, по эскадрильям. Наступает торжественный момент. Командующий 4-й Воздушной армией Вершинин читает Указ Президиума Верховного Совета СССР.
Хором мы повторяем клятву гвардейцев.
– Клянемся! – разносится далеко за пределы поляны.
И где-то в овраге гулко отдается эхо: «...немся!»
Наш командир Бершанская принимает знамя. Она становится на колено и целует край знамени, опушенный золотой бахромой. Затем она передает гвардейское знамя мне, знаменосцу. Вместе со мной два ассистента: штурман Глаша Каширина и техник Катя Титова.
Знамя большое, ветер колышет тяжелое полотнище, и меня качает вместе со знаменем. Я еще не знаю, как с ним обращаться, но крепко держу древко. Это знамя мне теперь нести до конца войны.
Играет духовой оркестр. Радостное волнение охватывает меня, и я поглядываю на девчат: у всех настроение приподнятое, они чувствуют то же, что и я.
Проносим знамя вдоль строя. Впереди широким шагом идет Бершанская, за ней еле успеваем мы. Я чуть наклоняю древко вперед. Алый шелк с портретом Ленина развевается на ветру...
ТАЛИСМАН
Сквозь плотно занавешенные окна прорвался узкий солнечный луч. Как живой, заиграл тысячами светлых пылинок. Медленно пополз по одеялу. Это Галина койка.
А Галя не вернулась...
Слышно было, как ворочались на соломенных матрацах девушки. Никто не спал. Полеты были тяжелые.
Солнечный луч двигался дальше. Осветив кусочек стенки, он стал подкрадываться к кукле. Кукла – Галин талисман. Подарок знакомого летчика, который летал на «бостонах».
У куклы было семьдесят три боевых вылета. Она сидела, прислонясь к подушке, растерянно глядя в пространство. Вдруг неподвижное лицо ее оживилось, засветилось, как будто она вспомнила что-то хорошее. Но луч скользнул дальше – и оно погасло.
Я закрыла глаза. Спать, спать... Вечером снова на полеты.
Ты мой белый, шелковистый,
Не скучай, друг, без меня...
До войны Галя увлекалась прыжками. Это ее стихи о парашюте. Белый, шелковистый...
А Галя сгорела. У нее не было парашюта. Вместо парашютов мы брали дополнительный груз бомб.
Хорошо бы уснуть!
Это случилось вчера. Был обыкновенный вечер, такой, как другие. Поднимая пыль, рулили к центру поля самолеты. Приземистые, похожие на стрекоз «ПО-2» раскачивались на ухабах. Ровный рокочущий гул стоял над аэродромом.
Но вот последний самолет пристроился сбоку к остальным. Мотор фыркнул и умолк. И сразу наступила тишина, Такая густая и липкая, что стало больно ушам и захотелось крикнуть: «А-аа-а!» Казалось, голос твой растает в тишине.
Я громко позвала:
– Галя!
– Чего, Нат?
Галя сидела сзади, в штурманской кабине. Зашелестела бумага.
– Мне показалось, что я оглохла. Но теперь слышу: квакают лягушки, ругаются механики...
– Машина развозит бомбы, кричит дежурный по полетам, – продолжила Галя.
– Ты пишешь? Письмо?
– Нет. Так просто. Пришло кое-что в голову.
– А-аа. Ну, пиши, – сказала я и подумала: «Стихи, наверное».
Она опять зашуршала бумагой – спрятала в планшет.
Я уселась в кабине поудобнее. Запрокинула голову – теперь я видела только небо и кусочек крыла. Можно было отдохнуть, даже вздремнуть: самолет, улетевший в дивизию за боевой задачей, еще не вернулся.
На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.
– На-ат, – сказала Галя, – почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно...
Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.
– Почему? – спросила я. Спросила очень тихо. Я знала почему.
– Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь... ты! – Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.
Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.
Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.
Нас было пятеро. Пять девушек – штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.
Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоины в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета... Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.
Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.
Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.
От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем, ни о чем не думать. Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.
