Немцев еще не изгнали, но он уже втягивается в другой мир. Чувствует себя радостно-возбужденным, когда встречается с Ниной Грушевской, с Женей, с другими девушками. Тут, в партизанской среде, есть женщины, девушки, которые не таясь ждут кавалеров с заданий, ходят с ними ночевать на сеновалы, стирают им белье. Молодые ребята похваляются победами над деревенскими красавицами.
В глубине души Митя иной раз обижается на Сюзанну. Нити, связывающие их, непрочные, тонкие, натяни потуже - порвутся. Он уже чувствует, что в любви есть самоотверженность, страдание, боль за близкого человека, ловит себя на мысли, что ничего этого у них с Сюзанной не было. С его стороны, может, и было, особенно в ту пору, когда он только увидел девушку и когда еще не было войны. А она все время как бы прислушивается к самой себе, разгадывает какую-то загадку. Вряд ли думает она о Мите, о том, что ему угрожает опасность...
Приходя в местечко за солью, Митя уже два раза глядел смерти в глаза. Возле Кавеньковского моста хлопцы (теперь с ними Сергей) напоролись на власовскую засаду. Спасла ночь. Митя помнит разъяренный крик, огненные полосы трассирующих пуль, которые свистели возле самых ушей.
Второй раз, в Дубровице, было еще хуже. Они втроем носом к носу столкнулись с немцами, которые ходили по хатам и собирали яйца. Сергей не растерялся, ударил из обреза, заставил солдат залечь. Потом, как и в первом случае, спасли молодые ноги...
Выпал и сразу растаял первый снег. Снова стало тепло. Без конца тянется золотая осень. Митя не думает о страхе, который пришлось пережить, - жизнь в войну висит на тоненьком волоске.
Через неделю после стычки с немцами хлопцы заночевали в Дубровицком поселке. В большой, на две половины, хате живут мать с дочерью. Дочка ладная, статная. Мать лезет на печь, Сергея девушка укладывает на кровать в передней комнате, Мите и Лобику стелет на лавках в чистой половине.
Всходит луна, комната тонет в светлом полумраке. Митина подушка почти касается изголовья кровати, на которой лежит девушка. По чистому, затаенному дыханию Митя слышит, что она не спит. Он тоже не спит. Мучительная бессонница тянется долго. Горланят петухи, луна уходит за хату, становится темнее. Утром Митя обязательно поговорит с девушкой. Скажет ей что-нибудь наедине.
Проснувшись, он не видит хозяйской дочки: ушла в поле...
Соли Митя немного припрятал. Надо же им, местечковым, собраться, отметить свое вступление в партизаны.
Встретив Кузьму, Митя отдает ему мешочек с солью:
- Бери. Тут бутылок на шесть.
Кузьма обрадовался. Дед, который покупает соль, живет близко, на озерковских хуторах, верстах в шести от Рогалей. Важнецкий дед, у него не только самогону - ветчины, меду можно достать.
Смеркается. Вернувшись из местечка, за день Митя отоспался, но идти за самогоном не хочется. Становится даже тоскливо от мысли, что сейчас он должен отправиться к незнакомому деду.
- Давай завтра, Кузьма. Или послезавтра.
- Телепень ты. Ладно, сбегаем с Андреем...
На следующий день в штабную хату, прихрамывая, входит Андрей. Голова и шея забинтованы, из-под марлевой повязки печально смотрят усталые, полные страдания глаза.
Кузьмы нет. Его даже нельзя похоронить. Перед эсэсовской блокадой мины ставили где попало. Эти мины не сняты и теперь. На одну из них наступил Кузьма. Андрей шел шагах в десяти сзади...
Второй близкий человек гибнет в партизанском отряде. В конце лета Михайлов, теперь - Кузьма. Но как кровь на ране тотчас же свертывается, так и Митины мысли на трагических случаях долго не задерживаются. И в местечке так бывало. Как бы закрывается какой-то внутренний клапан, оберегая душу от отчаяния. Неужели душевные раны будут болеть и тогда, когда война кончится? Страшно подумать об этом...
В Рогали приходит Драгун. Отведя Митю с Лобиком в сторону, дает задание. Лобиков дед должен сходить к мельнику Забеле, попросить, чтоб тот явился в Дубровицу.
IV
Мельник Забела собирался в Дубровицу с большой осторожностью. На железнодорожном переезде толкутся полицаи, в Кавеньках - власовцы, так чтоб ни один черт не прицепился, он забросил на воз мешок ржи, борону, даже внука посадил - беленького, с облупленным носом сына младшей безмужней дочки, которая живет в местечке.
В Дубровице - старшая дочь, тоже солдатка, осыпанная, как горохом, детьми. К ней Забела заглядывал частенько, подкидывая то мешок ржи, то осьмину картошки, чтоб не пропали с голоду желторотые едоки. Все-таки родная кровь. Правда, с зимы в Дубровице он не был, немного боялся партизан, которые если не стоят там на постое, так забредают часто.
Теперь Забела как раз едет на переговоры с партизанами, ибо кто такой Драгун, он знает. К немцам Забела не прилип, они ему не родня, а с лесными людьми придется жить, ведь, как только немцев прогонят, они вернутся в местечко и станут начальниками. Бросишь сзади, найдешь спереди. Еврейку спасал, с партизанами знался... Никто его не попрекнет.
Забела доволен, что тайное задание ему передал Антон Бондарь. Свидетель надежный, его сын, по слухам, в лесу большой начальник, хотя в местечке того командира никто за войну не видел. Может, потому и выжил старик, что сын его был осторожен.
Ни на переезде, ни в Кавеньках Забелу не задержали. Остановившись в Дубровице возле дочкиного двора, он немного поговорил с ней, отдал завязанные в платок три куска сала, высадил внука, а затем, отказавшись от помощи, поехал на ее картофельный участок. Он как раз в удобном месте - у самого леса. Если очень нужно, Драгун его найдет.
Так и получилось. Осенний день короток, но Забела успел стянуть с участка бороной ботву, посеять рожь и уже начал бороновать поле, как из лесу послышался свист.
Агроном стоял в кустах в каком-то рыжеватом пальтишке, за плечами винтовка. Похудел, осунулся по сравнению с тем, как помнит его Забела по местечку, лицо обветренное. Поздоровался за руку.
- Думаете, взойдет? - спросил Драгун, показывая на засеянное поле.
- Взойдет, никуда не денется. Жито можно под самую зиму сеять. Лишь бы немного проклюнулось.
Забела не с голыми руками приехал. Метнувшись к возу, принес в кусты литровую, темного стекла бутылку, немного закуски. Выпили по стакану хлебной самогонки, порозовели, повеселели.
- Что в местечке слышно, Панас Денисович?
- То же, должно быть, что и у вас. Красные на Днепре. Да все еще может быть...
- Что, например?
- Плохое. Если фронт вдруг тут остановится. Я жизнь доживаю, знаю. При поляках снаряды через местечко швыряли, и когда Стрекопытов в Гомеле взбунтовался, было то же самое. Половину села как корова языком слизала. Нагорюется народ.
Драгун ничего на это не ответил.
