Сталин отнесся с пониманием к позиции правительства Великобритании, сказав, что у Англии возникла бы серьезная проблема, если бы Средиземное море оказалось не в ее руках. Поэтому он согласен с тем, чтобы Черчилль имел решающее слово в Греции.
— Полагаю, — продолжал британский премьер, — что нам следует выразить эти вещи в дипломатических терминах, избегая формулы о «разделе сфер влияния», поскольку это шокировало бы американцев. Но когда мы с вами придем к взаимопониманию, я сумею объясниться с президентом…
Сталин напомнил о пожелании Рузвельта, чтобы любые решения нынешней встречи считались «предварительными».
— Но ведь у нас с вами, — подхватил премьер, — нет секретов от президента. Я даже приветствую присутствие Гарримана на ряде наших переговоров. Однако это не должно препятствовать нам с вами вести интимные беседы.
— Мне кажется, — понимающе заметил Сталин, — что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи…
После этого весьма доверительного и не лишенного подтекста обмена мнениями Черчилль сказал:
— Здесь у меня имеется один грязный документ, содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне. — Черчилль извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги. Расправив листок на столе, он пододвинул его Сталину.
Текст не требовал перевода. Все, что было на листке, сводилось к нескольким строкам:
Rumania
Russia — 90 %
The others. - 10 %
Greece
Great Britain (in accord with USA) — 90 %
Russia — 10 %
Yugoslavia
50–50 %
Hungary
50–50 %
Bulgaria
Russia — 75 %
The others — 25 %
Сталин внимательно посмотрел на цифры, взял из бронзового стаканчика один из своих любимых толстых двухцветных карандашей и поставил в верхнем углу небольшую синюю галку. Затем, ничего не говоря, отодвинул листок.
Наступила длительная пауза. Первым нарушил молчание Черчилль:
— Не будет ли сочтено слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу…
— Нет, держите ее у себя, — сказал Сталин.
Черчилль сложил листок и спрятал в карман.
И снова долгое молчание.
По поводу этой немой сцены было написано немало. В Советском Союзе начисто отрицали ее интерпретацию как договоренность о «разделе сфер влияния» в Восточной Европе. В высоких инстанциях указывалось, что «социалистическая держава не могла быть причастна к сомнительным сделкам с империалистической Великобританией», это «противоречило бы основным принципам ленинской внешней политики Советского Союза». Примерно так аргументировал и я в одной из своих публикаций. Возможность докопаться до истины затруднялась недоступностью советских архивных материалов. В выпущенном в 1983 году МИД СССР сборнике документов «Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» вообще не содержатся записи бесед Сталина с Черчиллем, состоявшихся в октябре 1944 года. Хотя события, последовавшие за этой встречей, свидетельствовали о возможности какой-то негласной договоренности, окончательное суждение было трудно вынести.
Теперь картина проясняется.
Уже из приведенного выше диалога двух лидеров, происходившего перед тем, как Черчилль показал Сталину свой листок, явствует, что оба они склонялись к определению преимущественного влияния сторон в Греции и Румынии. Еще больше высвечивает проблему беседа Молотова с Иденом, происходившая на следующий день. Я на этой беседе не присутствовал. Переводчиком с нашей стороны был Павлов. Ее запись также отсутствует в упомянутом выше сборнике МИД СССР, но она недавно опубликована в западной прессе.
Сославшись на встречу Сталина и Черчилля, Молотов заявил британскому коллеге, что предложение о процентах заслуживает внимания.
— Нельзя ли договориться, — продолжал Молотов, — чтобы не только в отношении Болгарии, но и Венгрии и Югославии соотношение было 75 на 25 процентов?
— Но это гораздо хуже, чем то, о чем шла речь накануне, — возразил Иден.
— Тогда пусть будет 90 и 10 для Болгарии, 50 на 50 для Югославии, а о Венгрии договоримся дополнительно…
— Мы готовы согласиться с вашим предложением о Венгрии, но хотели бы иметь большее влияние в Болгарии.
— Если для Венгрии соотношение будет 75 на 25, то пусть останется такое же соотношение и для Болгарии. Но тогда для Югославии должно быть 60 на 40. Это предел, дальше которого мы не пойдем.
Иден предложил 80 и 20 для Болгарии, но продолжал настаивать на 50 и 50 для Югославии. Молотов, в свою очередь, заявил, что если принять английскую позицию для Югославии, то для Болгарии должно быть 90 и 10. При этом он добавил, что, предлагая 60 и 40 для Югославии, он имеет в виду, что советскую сторону мало интересует побережье и что он хотел бы иметь больше влияния в центре страны. Примечательно, что Греция в этой дискуссии вообще не упоминалась. Следовательно, советская сторона не возражала против первоначального британского предложения.
Иден, утомленный торгом, заявил в конце концов, что его мало волнуют цифры. Он понимает советскую заинтересованность в Болгарии, и Британия готова с этим согласиться. Что же касается Югославии, то независимо от того, договорятся или нет Тито и югославское правительство в Лондоне, важно, чтобы союзники проводили там общую политику.
Во время ужина на даче у Черчилля Иден, докладывая о своей беседе с Молотовым, сказал, что то была «настоящая битва», в которой он не пожертвовал британскими интересами. Похоже, однако, что в принципе была достигнута договоренность о сферах влияния в Восточной Европе.
Проснувшись поздно на следующее утро и продолжая по обыкновению нежиться в постели, Черчилль продиктовал письмо, адресованное Сталину и содержащее изложение договоренности о процентных соотношениях. Чувствуя, видимо, неловкость, что сделка произошла за спиной Рузвельта, он показал набросок письма Гарриману, который зашел к премьеру.
Американский «наблюдатель» решительно возразил против отправки такого послания, сказав, что президент будет весьма недоволен всем этим делом.
Гарримана можно понять. Ведь в листке Черчилля, с которого все и началось, американская доля намечена довольно туманно, что, конечно, никак не устраивало Вашингтон. Послушавшись Гарримана, Черчилль так и не отправил этого письма, а в совместной телеграмме, которую Сталин и Черчилль за двумя подписями направили президенту Рузвельту, было лишь сказано: «Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении Балканских стран, включая Венгрию и Турцию».
