не бросаю людей, но, кажется, неплохо умею их терять. Какая-то бесконечная карусель.
К лету 1984 г. Нью-Йорк мне надоел. Я был там уже три года, пришло время двигаться дальше. Так почему же я не вернулся в Лондон? Это трудно объяснить, но это, скорее, отсутствие легкости на подъем. Желания что-то менять. Привычка и общее ленивое отношение: «Зачем беспокоиться? Мвааааа-а-а. Все равно по большому счету это ничего не изменит» – «Гр-р-р! Изменит!»
И напротив: «Э-э, почему ты вообще уехал? Почему ты не возвращаешься?» Мой ответ: «Что?! А сами-то вы что сделали, чтобы мне указывать?»
Я имел смелость пойти против системы – против меня выдвигали неоднократные обвинения, я подвергался преследованию за свое бунтарство, а на меня еще за это и обижались. За то, что я заставлял людей думать. Средства массовой информации меня совсем не защищали, а, наоборот, выставляли плохим мальчишкой, который просто достукался, а это очень опасная история. Честно говоря, я понимал, что, если не выберусь из Британии, меня ждет очень долгий тюремный срок. Бесконечные полицейские рейды на Гюнтер-Гроув были далеко не развлекательными мероприятиями. В этом нет ничего смешного. Они охотятся за тобой и рано или поздно доберутся. Возвращаясь к плакату Поли Стайрин: невозможно постоянно класть голову на плаху. У меня не было союзников, на которых я мог бы опереться. Я прекрасно понимал, что улики могут быть подтасованы или сфальсифицированы, – так что надо было валить, поскорей убираться оттуда.
Кроме того, во мне всегда было что-то цыганское. Типично цыганское отношение к жизни: подняться и куда-нибудь отправиться. Когда средства закончатся, найти новое место и перезарядить батареи.
Британцы обычно едут в Нью-Йорк, потому что он ближе всего, он почти как еще один Лондон. Впервые поселиться в Нью-Йорке очень увлекательно, однако через некоторое время это вас утомляет. Все вокруг взбудоражены, тебя постоянно окружает драма, разыгрываемая на смехотворно высоких скоростях. Я провел юность, спеша все успеть, и если бы я не был осторожен, точно бы пришел первым на собственные похороны. И, конечно, в те дни наркотики так и витали в воздухе. Ты, так сказать, фактически постоянно тыкался в них носом. Нью-Йорк – город, где обычно очень хмуро. К тому же в те дни, находясь в музыкальном мире, ты часто был чем-то возмущен или недоволен. И жил ради ночи. Ну, я же не вампир. Мне какое-то время нравился этот образ жизни, но не слишком, спасибо. В конечном счете это разрушало душу.
Боб Тулипан, помогавший нам в бизнесе и менеджменте, ушел за год до описываемых событий, и к этому времени мы наняли нового менеджера, Ларри Уайта, который сыграл важную роль в переезде группы в Лос-Анджелес. Ларри был просто душка. Он занимался делами многих серферов, которые, как я обнаружил, оказались очень мнительными. У Ларри в итоге возникла целая куча проблем с представлением их интересов, и они не понимали, какого черта он возится с такой скандальной задницей, как я. Однако благодаря Ларри вся наша дорожная команда вскоре стала серфингистами. Когда мы играли в Корнуоллском Колизее в Сент-Остелле в ноябре 1983 г., мы остановились в гостевом доме, из которого открывался панорамный вид на Корнуоллский залив – и волны там были около одного дюйма высотой. Насмешки, которыми осыпали нас эти ребята, были очень забавны.
По настоянию Ларри все вскоре сосредоточилось на организации для нас отличного офиса в Лос-Анджелесе. В июне 1984 г. мы сняли очень дешевый дом в горах, в двадцати минутах езды от Пасадены. Это был потрясающий маленький домик под названием «Ла Гранада» – деревянное строение с оштукатуренными стенами, пластиковыми окнами, алюминиевыми рамами, перегородками и крышей со свесом, чтобы дождь не смыл стены – всякий раз, когда в Лос-Анджелесе шел дождь. Дом располагался на очень опасном обрыве. А как и на многих других высоких местах в этом районе, каждый раз, когда идет дождь, почву вымывает из-под дома, и медленно, но верно бетонная конструкция разрушается, трескается, и ты уже летишь с горы.
Я жил в этом доме с Мартином Аткинсом те последние полгода, пока он был в PiL. У нас начали возникать проблемы друг с другом, а потом приехал мой брат Мартин и остался, и это вызвало еще больше проблем. Мартин Аткинс не любил Мартина. И это, кстати, было взаимно. У Мартина начала складываться своя позиция по отношению к моему окружению. Я хотел, чтобы мой младший брат узнал как можно больше о том, как у нас все устроено – ему нравится техническая сторона музыки, музыкальное оборудование и так далее, – но это вызвало трения. Я понимаю точку зрения Аткинса, но в то же время это мой младший брат – брось, он здесь не для того, чтобы тебя заменить.
В итоге вместо всего этого мой брат стал работать с известным шведским гитаристом Ингви Мальмстином [298]. Я прозвал его Манигви – шутка, которая давно позабылась. Это было очень хорошо и для Мартина, потому что он теперь прочно стоял на своих собственных ногах, и для меня, поскольку одной проблемой в доме частично стало меньше.
Одним из очень важных плюсов жизни в Пасадене была близость к «Кей-Рок» (KROQ), влиятельной англофильской радиостанции, которая располагалась неподалеку, и вследствие такого соседства им было трудно не ставить у себя записи PiL. Ур-р-ра! – это случилось впервые! В результате PiL влился в компанию лос-анджелесских инди-групп, и организованные по всему Лос-Анджелесу и различным окрестным округам концерты стали для нас большим делом. Совсем даже нехилая посещаемость, мы полностью заполняли залы.
Устройство и расположение Лос-Анджелеса необъяснимо для английской психики. Каждый, кто оказывается здесь впервые, просто не может понять этот город. Он гигантский, широкий и низкий, и он длится и длится, бесконечно. Люди описывают его не столько как город, сколько как разрозненное скопление деревень, разбросанных по округе на семьдесят миль, – и это совершенно справедливо. Что там за строчка в песне Дайон Уорвик [299]? «Лос-Анджелес – это огромное шоссе». Единственный способ добраться куда-либо – проехать несколько больших автострад, соединяющих разные районы города. Довольно безумно. Чтобы что-то сделать, требуется сорокапятиминутная поездка на машине.
На первый взгляд здесь вообще не может быть ничего годного. Лос-Анджелес казался самым далеким, самым невозможным, самым нелепым – полностью оправдывавшим репутацию места, откуда родом The Eagles. И вот я в Лос-Анджелесе, на пляже, по которому в дни своего рассвета Нил Янг бродил босиком с гитарой.
Достаточно быстро мое отношение изменилось на «Почему бы и нет?». Что в этом плохого? По крайней мере, эти люди, похоже, не хотели ненавидеть, убивать и презирать друг друга.
