что-нибудь мне». И взял... портфель.
Что-то необъяснимое побудило меня спросить: «Юлюс, а где сейчас Юстина?» Девушку из Шяуляя, Юстину, мы считали его невестой. Между ними было робкое, может даже невысказанное чувство. «Я не получал от нее писем в тюрьме...» — ответил Юлюс и стал очень, очень грустным.
Юстина Рудзинскайте весной 1917 года училась в Москве на курсах медицинских сестер. Когда она узнала о трагической смерти Янониса, она тоже не захотела жить.
ФАКЕЛЬНОЕ СЕРДЦЕ
Народная артистка Литовской ССР Неле Восилюте рассказывает:
— Несколько лет назад приезжал в Вильнюс на гастроли Воронежский драматический театр. Мне поручили выступить с приветствием. В заключение говорю: «Особую радость испытываю я, потому что сама — воронежская». Гости в великом изумлении: «Как?», «Почему?» Ну, вкратце объяснила. 1915 год, кайзеровские войска движутся к Вильнюсу. Учебные заведения города эвакуированы... Я и революцию встретила в Воронеже, и гимназию там окончила. В 1918 году была комендантом молодежного общежития. По поручению Совета депутатов раздавала беженцам реквизированную у купцов мануфактуру.
После, когда довелось целых двадцать лет жить в Каунасе, в буржуазной Литве, я за воронежский период иного прозвища не имела, как «большевичка». Правда, из театра не увольняли, так как была ведущей актрисой. Но в последнюю войну во время немецкой оккупации и меня и мужа все-таки со сцены вышвырнули. Пришлось мне овладеть второй профессией... пасла гусей в деревне.
У Восилюте гордая походка, в чертах лица — энергия, воля (недаром ее коронной ролью была Мария Стюарт). Артистические наклонности проявились еще в ранней юности, в Воронеже. Может, именно увлечение театром толкнуло ее на организацию дерзкой коллективной проделки.
Беженок-гимназисток начальство обязывало посещать все богослужения. За халатность наказывали: оставляли за обедом... без сладкого.
— Как непослушных детей. Вот смех!
Сознательно уклонявшимся от религиозных обрядов грозили самой тяжкой карой — лишением общежития. Это было равносильно исключению из гимназии.
— А нас было двенадцать девочек-атеисток. Я всех подрепетировала, пришли в костел на исповедь, стали к ксендзу по шесть человек справа и слева. Он нагнул голову, я говорю: «Мы двенадцать апостолов революции. В бога не веруем. Отпустите наш грех, а то уволят из общежития».
Ксендз отпрянул от меня, наклонился к другой, а она то же самое — слово в слово. И так — все двенадцать. Он, бедняга, перепугался, побледнел. Шепчет: «Станьте на колени. Все, все — на колени. Пусть этого никто не узнает, кроме меня и... бога»... На наше счастье, он не был фискалом, тот ксендз, не выдал нас.
Литовские учебные заведения, особенно женские, были в Воронеже словно государство в государстве. Клерикалы насаждали в них замкнутость, суровый, не то монастырский, не то тюремный режим. На общую молитву девушек ставили по восемь раз в день. В гимназию до самых морозов отправляли без пальто и без головных уборов: начальство рассчитывало, что в таком «неприличном» виде они не осмелятся погулять по улице, зайти в библиотеку или к кому-нибудь из русских подруг.
В знак протеста «апостолы» выпустили рукописную сатирическую газету «Чертик без хвоста», попала она и в мужское общежитие. В ответ мальчики стали печатать на гектографе «Красного черта» и «Метлу».
Друзья Янониса вспоминают, что он очень поддерживал все сатирические начинания, но считал, что их надо вынести на широкую трибуну и захватывать больший круг вопросов. Смело предавать гласности не только иезуитские методы обработки человеческих душ в беженских учебных заведениях, не только махинации литовских клерикалов, но и невежество, алчность, крайнюю реакционность воронежских градоправителей, темные дела и делишки хищников всех мастей, наживающихся на войне.
С августа 1915 года по январь 1916 года, то есть именно за те шесть месяцев, когда Янонис жил в Воронеже, в газете «Воронежский телеграф» появилось 28 фельетонов, подписанных псевдонимами Игла и Долотов. Ныне историки и литературоведы пришли к выводу, что эти обличительные материалы принадлежат перу коллективного корреспондента. Соавторами были Юлюс Янонис и, по-видимому, Василий Дьяков, Борис Иппа и Александр Кольнер.
Владельцем литовских гимназий был Мартинас Ичас, член Государственной думы. Этот важный сановник жил в Петербурге, а в Воронеже появлялся только в случае чрезвычайных происшествий.
Фактически учебными заведениями бесконтрольно правил глава беженского комитета ксендз Ольшаускис, националист и ретроград по убеждениям, человек властный, жестокий, корыстолюбивый и развратный. В дальнейшем в буржуазной Литве он пользовался известностью как бизнесмен крупного масштаба, но споткнулся, совершив два тяжких уголовных преступления: утопил сына и задушил любовницу. Наказание было весьма мягким — церковное покаяние. Вскоре Ольшаускис возобновил свои похождения, и тут его настигла рука мстителя: ксендза-донжуана убил брат соблазненной им девушки.
— В Воронеже, кроме основной наложницы, у него были возлюбленные из гимназисток, — говорит Восилюте. — Это была жуткая и стыдная история, о которой шептались, но вслух никто не посмел бы сказать.
В официальных кругах Воронежа имела хождение легенда, будто Ольшаускис через графа Фредерикса состоит в родстве с царем Николаем II. Губернатор заискивал перед могущественным ксендзом и не только не сдерживал его аппетитов, но даже приезжал извиняться, если не мог выполнить какую-нибудь его прихоть.
Ольшаускис занимал богатые апартаменты, имел собственный выезд: рысаков чистых кровей и английского образца экипаж, какого не было у самых знатных людей города; на козлах восседал кучер в ливрее. В квартире ксендза нелегально жила, а на прогулках с ним появлялась открыто красавица полька. Матери этой женщины, Лобковской, Ольшаускис вверил снабжение продуктами питания всех ученических столовых.
Запасшись фальшивыми счетами от первоклассных магазинов, аферистка покупала продукты в дешевых лавчонках. Мясо и масло были несвежие, а хлеб такой сырой, что, случалось, возмущенные гимназисты швыряли его об стену, и кусок прилипал к стене, как глина. Доходы от своих махинаций Лобковская делила с Ольшаускисом.
Сатирическая газета «Колдунья», выпущенная в мужском общежитии, поместила карикатуру: патрон гимназии Ичас держит за рога корову — комитет помощи беженцам, а Ольшаускис ее доит.
Конкретное, самое доступное пониманию всех учащихся литовцев зло персонифицировалось в фарисейской фигуре Ольшаускиса. Борьба против него была первой ступенью самосознания многих литовских юношей. Уже осенью 1915 года в общежитиях состоялись сходки протеста против насаждаемого Ольшаускисом идеологического гнета и нестерпимых условий существования беженцев-гимназистов.
По инициативе Юлюса Янониса была составлена петиция, под которой подписалось четыреста человек. Учащиеся требовали свободы мысли, свободы слова, самоуправления в общежитиях, установления контроля над хозяйственной деятельностью беженского комитета, ограничения власти Ольшаускиса и его приспешников.
Ичас приехал в Воронеж, принял делегацию молодежи. Янонис, по поручению подписавших петицию, огласил требования учащихся.
Вот тут-то и произошла знаменательная сцена, когда вельможа с неожиданной прозорливостью увидел в юном гимназисте отважного борца, революционного трибуна, понял потенциальную
