Батареи на левом берегу Двины открыли огонь по врагу, но не задержали его, а лишь заставили ускорить марш. Чтобы избежать этого огня, русские бросились в овраг, по которому собирались проникнуть в город. В этот момент огонь трех пушек, направленный в голову их колонны, и последняя атака швейцарцев вынудили их отступить. В пять часов дело закончилось; русские всюду отступали в свои леса, и 14 тысяч солдат побили 50 тысяч.
Наступившая ночь была совершенно тихой, даже для Сен-Сира. Его кавалерия сообщила ему неправильные сведения; якобы ни один враг не пересек Двину выше или ниже места, в котором он находился. Это было неверно, поскольку Штейнгель и 13 тысяч русских перешли реку у Дриссы и двигались вверх по левому берегу, чтобы ударить с тыла и запереть маршала в Полоцке, между ними, Двиной и Витгенштейном.
Утром 19-го солдаты последнего стояли под ружьем и готовились к атаке, сигнал к которой он боялся давать. Однако Сен-Сир не позволил себя обмануть; он понимал, что сильный и предприимчивый неприятель ожидает какого-то маневра, сигнала к важной операции, которая могла быть проведена только в его тылу.
Действительно, около десяти часов утра галопом прискакал адъютант и сообщил, что другая армия противника быстро движется по литовскому берегу реки и она нанесла поражение французской кавалерии. Эта армия заходила с тыла и угрожала окружить лагерь. Известия о недавнем бое быстро достигли армии Витгенштейна, где они вызвали величайшую радость; в то же время они привели французов в смятение. Их положение стало смертельно опасным. Представьте себе этих храбрецов, окруженных, напротив города из деревянных домов, силами, троекратно их превосходящими; за ними находилась большая река, а отступить они могли только по мосту, проходу через который мешала другая армия.
Напрасно Сен-Сир ослабил свои силы на три полка, которые он направил на другую сторону реки, чтобы встретить Штейнгеля; он пытался скрыть это движение от Витгенштейна. Звуки артиллерии Штейнгеля раздавались всё ближе к Полоцку. Батареи, защищавшие французский лагерь с левой стороны, были развернуты и готовы стрелять в нового врага. При виде этого вся армия Витгенштейна издала громкие крики радости, однако этот военачальник оставался недвижимым. Чтобы начать бой, ему необходимо было не просто услышать Штейнгеля, он, казалось, был твердо намерен увидеть его.
Между тем все генералы Сен-Сира были напуганы; они обступили его и советовали скомандовать отступление, которое скоро могло стать невозможным. Сен-Сир отказался; он был уверен, что находившиеся перед ним 50 тысяч русских солдат только и ждут этого движения, чтобы наброситься на него; он оставался недвижимым, извлекая пользу из их безотчетного бездействия, и льстил себя надеждой, что ночь наступит прежде, чем Штейнгель появится.
Впоследствии он признался, что никогда в жизни не испытывал такого сильного волнения. В течение трех часов неопределенности он тысячу раз посмотрел на часы и на солнце, как будто бы он мог ускорить закат.
Наконец, когда Штейнгель был на расстоянии получасового марша, когда ему оставалось сделать совсем немного усилий, чтобы появиться на равнине, достичь моста и отрезать Сен-Сира от единственного выхода, он остановился. Вскоре после этого густой туман, на который французы смотрели как на послание небес, известил о приближении ночи и помешал трем армиям видеть друг друга.
Сен-Сир только этого и ждал. Его многочисленная артиллерия уже пересекла реку в тишине, его дивизии собирались последовать этому примеру и тихо отступить, когда Легран — то ли по привычке, то ли из сожаления, что покидает свой лагерь без боя, — открыл огонь по врагу; другие две дивизии, вообразив, что это согласованный сигнал, также начали стрелять, и вся линия мгновенно озарилась ярким огнем.
Огонь сделал движение видимым для врага; все батареи Витгенштейна немедленно начали стрелять; его колонны устремились вперед, артиллерийские снаряды подожгли город; французы должны были сражаться за каждый клочок земли, и было светло как днем. Отступление осуществлялось в порядке; потери были большими у обеих сторон, однако русские овладели Полоцком не раньше трех часов утра 20 октября.
Штейнгель крепко спал под звуки битвы, хотя он мог слышать даже крики русских ополченцев. В эту ночь он помог атаке Витгенштейна в столь же малой степени, в какой тот помог ему днем раньше. Штейнгель начал движение, но Вреде и 6 тысяч французов застали его врасплох, отбросили на несколько лье, убили и взяли в плен 2 тысячи его солдат.
Эти три дня были днями славы. Витгенштейн получил отпор, Штейнгель был разбит, и десять тысяч русских вместе с шестью генералами были убиты или выведены из строя. Но Сен-Сир был ранен, наступление не получилось. Во вражеских корпусах царили уверенность, радость и изобилие, наши были опечалены и испытывали нужду. Необходимо было отступать, а армия нуждалась в командующем. Вреде хотел им стать, но французские генералы не хотели договариваться с этим военачальником, зная его характер и понимая, что невозможно жить с ним в гармонии. Среди этих раздоров Сен-Сир, хотя и раненый, должен был продолжать командовать двумя корпусами.
Он приказал отступать на Смоляны по всем дорогам, ведущим в это место. Сам он оставался в центре, регулируя движение различных колонн. Этот способ отступления был противоположным тому, что применял Наполеон.
Сен-Сир стремился найти больше провизии, двигался с большей свободой и более согласованно; короче говоря, он хотел избежать беспорядка, столь обычного при движении многочисленных колонн, когда пехота, артиллерия и обозы перемешиваются на дороге. Он полностью преуспел в этом. Десять тысяч французов, швейцарцев и хорватов, в то время как пятьдесят тысяч русских наступали им на пятки, медленно шли четырьмя колоннами, не позволяя сломать строй, и удерживали Витгенштейн и Штейнгеля на расстоянии.
Отступая таким образом к югу, он прикрывал справа дорогу из Орши на Борисов, по которой император возвращался из Москвы. Только одна, левая, колонна задержалась. Это был Вреде и полторы тысячи баварцев, усиленные бригадой французской кавалерии, которую он удерживал при себе, несмотря на приказы Сен-Сира. Он шел как ему вздумается; его уязвленная гордость больше не позволяла ему подчиняться приказам; но это стоило ему всего обоза. Впоследствии под предлогом того, что он лучше послужит общему делу, если будет прикрывать операционную линию от Вильны до Витебска, которую император оставил, он самовольно отделился от 2-го корпуса, отступил через Глубокое на Вилейку и стал бесполезным для армии.
