«Еще слишком рано подводить итоги норвежской операции, поскольку она – не более чем эпизод кампании, которая проводится в настоящее время», – заявил Чемберлен 2 мая. Может и так, только кампания проводилась весьма и весьма плохо, и общественное мнение, пресса и почтенные депутаты парламента не могли удержаться от подведения итогов норвежской авантюры. Премьер-министр был вынужден обещать палате общин проведение 7 мая общих дебатов по Норвегии.
На момент открытия заседания парламента 7 мая 1940 г. в умах царила растерянность, большинство депутатов от оппозиции пребывало в смятении чувств. Правительству предстояло оправдать свои действия, свое бездействие, свою неподготовленность и свои метания, зная при этом, что среди самых строгих судей его политики будет много членов Консервативной партии. Оппозиция из либералов и лейбористов готовилась бичевать просчеты и провалы военной политики премьер-министра, но консерваторы составляли значительное большинство в парламенте, и максимум, на что можно было рассчитывать, – это на формирование коалиционного правительства. Только новым премьер-министром в этом случае обязательно должен был стать кто-то из членов нынешнего правительства, которое депутаты собирались нести по кочкам, а значит, при вынесении обвинений следовало проявить столько же ловкости и такта, сколько и энергии. Эти дебаты все ждали долгих два дня с небывалым напряжением и нетерпением потому, что политические расчеты и личные симпатии были оттеснены на второй план пугающим призраком поражения, грозящего Англии.
Едва переступив порог палаты общин, Чемберлен был встречен криками: «Так кто опоздал на автобус?» (напоминание о его бахвальстве 4 апреля). Премьер-министр казался сконфуженным и усталым. Неуверенным голосом он озвучил аргументы, которые должны были обезоружить критиков: «Надеюсь, что мы удержимся от преувеличения масштабов и значения понесенных нами неудач. Эвакуация войск из южной Норвегии не идет ни в какое сравнение с Галлиполи. […] Здесь речь идет всего об одной дивизии. […] Успеху немецкого наступления в Норвегии способствовали случаи предательства. […] И тем не менее кампания не окончена…
Голос из зала: – Гитлер опоздал на автобус!
– И пусть мне кажется, что осложнения в норвежской кампании сильно преувеличены…
Голос из зала: – Кто опоздал на автобус?
– …и пусть я сохраняю полную уверенность в конечной победе, но я не верю, что граждане этой страны отдают себе отчет в силе и размахе той опасности, которая нам угрожает…
Депутат: – Именно об этом мы твердили пять лет!
– Со своей стороны, я постараюсь придерживаться курса, избегая крайностей…
[Шум в зале, выкрики]
– …не питая напрасных иллюзий…
Голос из зала: – Гитлер опоздал на автобус!
– Вот уже в который раз уважаемые члены этой палаты повторяют фразу “Гитлер опоздал на автобус”…
Голос из зала: – Она ваша!»
Премьер-министр с грехом пополам закончил речь, бросив напоследок призыв к единству, не нашедший отклика. «Палата, – заметит депутат Генри Чаннон, – была одновременно и бурлящей, и апатичной. Египетский посланник спал. Наконец премьер-министр сел на свое место». Ллойд Джордж и Герберт Моррисон задали несколько вопросов, после чего слово взял Клемент Эттли. Вождь Лейбористской партии вовсе не был великим оратором, но весомость его аргументов смогли оценить все, разве что за исключением египетского посланника: «Эвакуация была великолепным воинским подвигом, но все равно речь идет об отступлении, значит, о неудаче. […] Нет смысла принижать значение этого события. […] Я спрашиваю, случалось ли прежде, что колебания и споры смогли стать достойной заменой действию? […] Вся страна знает, что те, кто стоит у руля, оставляют за собой непрерывную полосу неудач. До Норвегии уже были Чехословакия и Польша. Всякий раз мы прибываем слишком поздно. […] Текущий конфликт для нас является вопросом жизни и смерти, и мы не можем позволить себе доверить наши судьбы профессионалам неудачи или людям, которым пора на покой».
Безжалостное обвинение было подхвачено лидером либералов Арчибальдом Синклером: «Я критикую не саму эвакуацию, а условия, которые привели к ней. С точки зрения пропаганды, экономики, дипломатии в особенности и в меньшей мере – стратегии, мы потерпели тяжелое поражение». Синклер один за другим отклонил доводы премьер-министра; старый пацифист перечислил поочередно провалы в снабжении, нехватку оборудования и просчеты командования: «Я утверждаю, что организационные ошибки были вызваны отсутствием предварительного планирования со стороны тех, кто на политическом уровне отвечает за ведение войны». Трудно было бы высказаться более определенно, и когда вождь либеральной партии закончил выступление, было заметно, что ему аплодировали не только на скамьях оппозиции.
После него выступали многие депутаты-консерваторы, пытаясь защитить правительство, но они были неопытны и сами не были уверены в своих словах, в парламенте установилось дремотное оцепенение. Но почтенные депутаты моментально взбодрились, когда на трибуну вышел адмирал Роджер Кейс во всем великолепии парадной формы и с шестью рядами орденских планок. Внушительный вид вкупе с глубокой убежденностью героя Зебрюгге в своей правоте, его непарламентский лексикон приковали к адмиралу внимание аудитории: «Захват Тронхейма был необходим, он был жизненно важен. Начиная с 16 апреля я убеждал Адмиралтейство провести более энергичную морскую операцию, используя старые корабли». Кейс, консерватор с большим стажем, долго рассказывал о своих бесплодных попытках встать во главе «Хаммера», о полученных отказах и отговорках, о реальных причинах поражения при Стейнкьере, метаниях Военного кабинета и, наконец, отказе от всякой наступательной операции. «Пугающие проявления падения из одной крайности в другую! – подытожил адмирал. – Трагедия Галлиполи повторяется один в один!»
«Палата затаила дыхание, – отметил депутат Гарольд Николсон, – это была самая впечатляющая речь из всех, что я когда-либо слышал; когда Кейс сел, раздался гром аплодисментов». Слова сэра Роджера Кейса потрясли депутатов. Но судьбу правительства решила другая речь, и она тоже принадлежала консерватору – Леопольду Эмери. Бывший министр, коллега Остена и Невилла Чемберленов, депутат от Бирмингема уже более четверти века, Эмери пользовался в палате общин громадным уважением. По праву тайного советника он мог выступить одним из первых, но конкретный момент определялся спикером. «В тот раз, – напишет Эмери, – я знал, какое большое значение имеет то, что я собирался сказать, и я хотел во что бы то ни стало добиться того эффекта, какой рассчитывал произвести». Но время шло, депутаты уходили на обед один за другим, и когда Леопольд Эмери получил слово, в зале осталось всего человек шесть. «Я не смог решиться отложить мое обвинение против правительства на другой день, […] и когда я уже поднялся, сзади подошел Клемент Дэйвис и прошептал мне на ухо, что я должен любой ценой изложить все наши требования и что он сейчас вернет депутатов обратно в зал из курительной комнаты и библиотеки. Когда я сделал несколько замечаний по выступлениям предыдущих ораторов, аудитория была уже более многочисленной, и я сразу пошел в атаку».
