Сибирское коренное население оригинально, по-сибирски, консервативное, а по достатку весьма и весьма буржуазное, не могло не поддержать власть, если бы она пришла сильной, твердой, для всех справедливой защитницей от разных напастей. Но такой власти не пришло.
Когда власти надо было быть сильной, чтобы оградить население от насилий, то оно ее не видало, и только напрасно взывало о заступничестве и покарании виновных; когда население хотело власти энергичной, распорядительной и заботливой, оно ее не имело.
Местные агенты власти, т. е. те, по чьей деятельности население судит о самой власти, оказались в большинстве случаев очень плохими, преследовавшими личные интересы и заставившими заныть старые обывательские раны и мозоли, разбудить скверный воспоминания прошлого; они только усугубили и углубили то недоверие, а временами ненависть, которые так свойственны нашим темным массам по отношению к власти вообще.
А, между тем, работали и работают усердно; Омские министерства и их бесчисленные департаменты выбрасывают тучи законопроектов и распоряжений, требуют донесений, ведомостей, статистики и всего прочего, что полагалось благопристойному российскому министерству или департаменту. Все это взгромоздилось во всероссийский масштаб, распухло в революционных пропорциях и впитало в себя большую часть немногочисленных в Сибири специалистов работников. В министерстве земледелия у нас, напр., 17 департаментов и отделов, причем есть отдельные департаменты охоты и рыбной ловли; там, где прежде отлично справлялся один чиновник, теперь сидят и не справляются три-четыре, а то и больше; вместо писца или одной машинки, сидят многочисленная стайка машинисток.
Зато на низших местных должностях, там, где обслуживаются ближайшие нужды населения, ощущается острый недостаток работников; мелкие повседневные нужды обывателя забыты или плохо обслужены; это и вызывает острое негодование и глухую злобу населения к далекому и никчемушному Омскому чудовищу, которое "обло, озорно, стозевно, лаяяй и иский кого бы поглотити", сидит где-то на берегах Иртыша и ничего, кроме неприятностей, не приносить.
Власть должна была быть сильной и ею не была; она должна была быть глубокой, т.е. близкой, полезной и нужной населению - этого и в помине не было.
Наши молодые министры, с серьёзным революционным, но очень легким практическим багажем, забыли про то, что революция и большевизм разрушили все скрепы старого государственного аппарата и разгромили многое внизу. Они воздвигли во всем их величии дубликаты Петроградских Министерств, и в них заблудились и погибли для живого дела возрождения и восстановления.
Вся работа шла и идет на верхах, на фронтонах Министерств и на лепных украшениях департаментов, а про серые фундаменты и темные подвалы, про разные мелкие скрепы и перекладинки забыли.
Высокие ранги министерских должностей привлекли к себе все самолюбия; большинство должностей IV и V класса, т. е. то, достижение чего являлось когда-то недосягаемой мечтой мелкого чиновничества.
Власть должна была быть честной и кристально-чистой, ибо это требовалось, как никогда, условиями ее зарождения; высшие агенты власти должны были показать, что они стали на свои посты ради идеи и подвига, а не достижения каких-либо личных выгод
Нужно было быть сугубо осторожными, чтобы не дать материала для сплетен, наветов и обычных обывательских обвинений в непотизме, взяточничестве, казнокрадстве, попустительства и материальных связях с поставщиками, коммерсантами, спекулянтами и пр. и пр.
Вместо этого мы имели дело Зефирова, дело Омского Промышленного Комитета, деятельность разных агентов Министерства Снабжений, деятельность наших агентов по заграничным заказам, раздачу Хорватом казенных земель, избавление от призыва и укрывательство богатых и влиятельных сынов и племянников, продажу вагонов и пр. в пр.
Все это раздувалось, размазывалось и обдавало липкой и вонючей грязью верхи управления, не разбирая виноватых и невиноватых. Избежать этого, при наших российских обычаях, было, конечно, нельзя, но уменьшить основательность и правдоподобность обвинений следовало до последней степени.
В результате Омский переворот дал Сибири власть дряблую и бессильную, вылившуюся в узкие Омские формы и непопулярную, неспособную дать населению закон, порядок и заметное улучшение тяжелых условий его жизни. Такой власти оказалось не по плечу подняться на высоту предъявляемой ей жизнью задачи и сделать что-нибудь прочное и действенное в воссоздании разрушенной Государственности в улучшенных, разумных и обновленных формах человеческого, общественного и государственного сожительства.
Власть оказалась только формой без содержания; министерства можно сравнить с огромными и внушительными по виду мельницами, озабоченно и быстро машущими своими крыльями, но без жерновов внутри и с попорченными и недостающими частями главного рабочего механизма.
Возможно ли теперь поправиться? Думаю, что уже поздно, ибо слишком много времени потеряно и слишком много напорчено. Даже если бы обстановка не была такой грозной и почти безнадежной, то и тогда едва ли возможно было бы вернуть доверие населения и привлечь его на свою сторону. Сейчас я не представляю себе даже, какие реформы надо было бы осуществить, чтобы поправить положение; ведь мало того, что мы потеряли бесплодно целый год; мы успели обмануть все надежды населения и привести его к заключению, "что наши, что красные - все равно сволочь"; ведь население приветствовало нас летом 1918 года не потому, что мы были носителями известной идеи и не потому, что оно жаждало возвращения чего-то старого, а потому, что зажиточным и самостоятельным сибирякам осточертел каторжно-разбойный по сущности, а коммунистический по названию режим совдепов, комбедов и комиссаров.
По неорганизованности и осторожности сами сибиряки не собирались свергать, насевшие на них совдепы, но, когда сие случилось, то они очень обрадовались, рукоплескали, пели молебны, заявляли о преданности, жертвовали старое, рваное белье и ждали от нового барина великих благ, благорастворения воздухов и молочных рек в кисельных берегах; при этом, конечно, полное избавление от всяких "обязанностей и неприятностей" и всевозможных "иций".
Но всего этого не случилось, а кое в чем вышло совсем наоборот, особенно по части атаманщины, которая для простого народа оказалась много хуже комиссарщины. Наступило разочарование самого уксусно-кислого сорта; чем дальше, тем злее становится обманутый в своих шкурных и животных надеждах обыватель; тем свирепее честит и поносит нового барина и тем охотнее начинает потихоньку краснеть, эсерить и подкапываться под этого самого барина, сделавшегося для него таким же ненавистным, каким был когда-то свергнутый совдеп.
