Товарищи судьи! Поддерживая в полном объеме государственное обвинение по делу Пауэрса, в соответствии со статьей 2 Закона Союза ССР "Об уголовной ответственности за государственные преступления", я имею все основания просить суд применить в отношении подсудимого Пауэрса исключительную меру наказания…"
Я был прав. Они решили наказать меня в назидание другим.
"…Но, учитывая чистосердечное раскаяние подсудимого Пауэрса перед советским судом в совершенном преступлении, я не настаиваю на применении к нему смертной казни и прошу суд приговорить подсудимого Пауэрса к пятнадцати годам лишения свободы".
Моей первой реакцией было чувство безудержной радости. Будто бы я задыхался и вдруг смог глубоко вздохнуть. Меня не расстреляют!
Я взглянул на свою семью. В их ложе поднялась суматоха, но за осветительной аппаратурой и толпой репортеров я не видел, что там происходит. Выслушав приговор, мой отец вскочил и сердито прокричал: "Да предложи мне пятнадцать лет такой жизни — я бы лучше предпочел смерть!"
Комендант суда объявил тридцатиминутный перерыв.
После перерыва Гринев начал защитительную речь.
Вначале я подумал, что ослышался.
"Не буду скрывать от вас того исключительно трудного, небывало сложного положения, в котором находится в этом деле защитник. Ведь подсудимый Пауэрс обвиняется в тяжком преступлении — во вторжении в воздушное пространство Советского Союза с целью сбора шпионских сведений и производства аэрофотосъемки промышленных и оборонных объектов, а также сборе других данных разведывательного характера… Волею Конституции Советского Союза, которая обеспечивает каждому обвиняемому, независимо от тяжести совершенного преступления, право на защиту, наш гражданский и профессиональный долг — помочь в осуществлении права тем обвиняемым, которые пожелали этим правом воспользоваться".
Он оправдывался в том, что вынужден защищать меня!
Далее он заметил, что "у защиты нет спора ни по фактам вменяемых Пауэрсу обвинений, ни по той оценке преступления, которая дана ему государственным обвинителем".
Пауэрс виновен в том, в чем его обвиняют, подчеркнул он, и мне стало ясно, на чем он собирается строить свою защиту: "Я буду прав, если скажу, что дело Пауэрса имеет международное значение, поскольку на скамье подсудимых помимо Пауэрса, одного из исполнителей вероломного и агрессивного акта против Советского Союза, должны сидеть и незримо присутствовать здесь, на скамье подсудимых, его хозяева: Центральное разведывательное управление во главе с Алленом Даллесом и американская военщина, а вместе с ними и все те темные, агрессивные силы, которые стремятся к развязыванию новой мировой войны".
Пауэрс, заявил он, был лишь "мелкой сошкой"; пусть непосредственным исполнителем, но не основным виновником.
Я отказался поносить Соединенные Штаты. Гринев делал это за меня.
Я еле скрывал отвращение. Одно я решил твердо: когда суд завершится, я так или иначе дам понять, что не имею к этому никакого отношения.
Существуют также смягчающие вину обстоятельства, перечислял Гринев: бедность семьи Пауэрса; "массовая безработица в Соединенных Штатах Америки"; "Пауэрс, как и любой другой в Америке, воспитывался на поклонении "всесильному доллару"; "под влиянием этой морали Пауэрс жил в заблуждении, что деньги не пахнут…"
К смягчающим вину обстоятельствам он добавил следующее: Пауэрс еще молод, ему только что исполнился 31 год; когда он подписывал свой контракт с Центральным разведывательным управлением, он не знал истинной цели своего будущего задания; отравленный ложью американской прессы, он был дезинформирован о жизни в СССР.
На основании этих соображений Гринев просил суд смягчить приговор и "применить к Пауэрсу более мягкую меру наказания, чем та, которую требовал государственный обвинитель".
"Ваш приговор, — сказал он в заключение, — будет еще одним из многочисленных примеров гуманности советского суда и явится резкой противоположностью тому отношению к человеку, которое имеется у хозяев Пауэрса, — Центрального разведывательного управления, правящих реакционных сил Соединенных Штатов Америки, пославших его на верную смерть и желавших ему смерти".
Гринев окончил речь. Теперь оставались только мое последнее слово и приговор.
Председательствующий: — Подсудимый Пауэрс, вам предоставляется последнее слово.
Я встал лицом к судьям. Свет от телевизионных камер был настолько ярок, что я с трудом разбирал текст своего заявления. Однако я так часто перечитывал его, что помнил все слова. Часть из них я произносил против воли, но некоторые были глубоко мною прочувствованы. Я мог только надеяться, что, читая их, американцы сумеют отличить одно от другого.
"Вы сейчас прослушали все относящиеся к делу доказательства, и вам предстоит решить, каким будет мое наказание. Я сознаю, что совершил тяжкое преступление и заслужил за него наказание. Я прошу суд взвесить все доказательства и принять во внимание не только тот факт, что я совершил преступление, но также и обстоятельства, побудившие меня к этому. Я также прошу суд принять во внимание тот факт, что никакая секретная информация не достигла своего назначения. Все эти сведения оказались в руках советских властей. Я сознаю, что русские люди считают меня врагом. Я могу понять это.
Но я хотел бы подчеркнуть тот факт, что лично я не питаю и никогда не питал никакой вражды к русским людям. Я обращаюсь к суду с просьбой судить меня не как врага, а как человека, который не является личным врагом русских людей, человека, который никогда еще не представал перед судом ни по каким обвинениям и который глубоко осознал свою вину, сожалеет о ней и глубоко раскаивается. Благодарю вас.
Председательствующий: Суд удаляется на совещание для вынесения приговора.
Было 12 часов 50 минут. Меня сразу же повели обедать, но я не мог есть. Мысль о том, что после оглашения приговора я увижусь со своей семьей, придавала мне силы смотреть в будущее. Но гнев на Гринева не покидал меня. Он подавлял то чувство облегчения, которое я должен был бы испытывать, узнав, что не умру.
Гринев всеми силами старался сделать из моего процесса политическое дело. Гринев свободно допускал то, чего не смог доказать Руденко. Гринев пренебрегал моими показаниями, но не смог вытянуть из меня так называемое признание о том, что мне было приказано убить себя. Игнорируя это, Гринев заявил, что я получил такой приказ, как если бы это был установленный факт.
Он пошел еще дальше, прозрачно намекая на то, будто ЦРУ знало, что меня собьют и надеялось таким образом подготовить почву для срыва совещания в верхах. В качестве доказательств он приводил заявления, каких я никогда не делал, вырывая фразы из контекста допросов, что придавало сказанному мной совершенно иной смысл. Так, однажды я заметил, что, когда я вернусь в Соединенные Штаты, меня, возможно, и там будут судить за разглашение подробностей моего контракта с ЦРУ. На самом деле я так не думал и сказал это для того, чтобы придать больше правдоподобия своим колебаниям при ответах. При этом я добавил: "Но это меня мало волнует, ибо похоже на то, что я не вернусь домой". Под этим подразумевалась моя уверенность в том, что меня расстреляют.
