Всё это сказалось:
1. Печать, идущая на помощь фронту, остается без бумаги либо болтается из стороны в сторону.
2. Интриги вызывают самые дикие слухи, а причиной этому — нежелание некоторых лиц, делающих вид, что хотят создать что-то новое, расстаться со старыми местами. (Разрушается моя контрразведка, намечаются новые газеты, когда не хватает бумаги для старых, а мне не высылают орудий и автомобилей.)
Интриги на маленькой территории Крыма невероятно растут. Борьба идет с коренными защитниками фронта, до меня включительно, вторгаясь даже в мою частную жизнь (спирт, кокаин).
II. Сейчас в Вашем штабе остались лица Керенского направления с добавлением невероятного себялюбия, к этому присоединяется карьеризм и переменчивость взглядов некоторых старших начальников.
1. Утверждаю, что генералы Кутепов и Витковский на Военном совете (уход генерала Деникина) во всеуслышание, в присутствии командиров полков заявили, что если генерал Деникин уйдет, то они служить не смогут, и провозгласили ему „ура“. Это заявление и „ура“ на заседании государственной важности было настолько возмутительным, что считал своим долгом встать и спросить: „чему мы служим — Родине или лицам“. — Ответа не было. Сорвав заседание, я приказал отцепить вагон генерала Кутепова от своего поезда. (Войск и пулеметов около вагона заседания и моего вагона было так много, что противник испугался бы.)
2. Генерал Махров и полковник Коновалов портят всё дело и подрывают обаяние Вашего имени проведением на государственные должности „лиц“, подобных Оболенскому. От Вашего имени посылают телеграмму о возложении всей ответственности за предпринятый мною бой на меня, чем могли бы сорвать операцию. Бронепоезда задерживаются в тылу, мои настойчивые требования не исполняются, а сегодня их прислали без паровозов. Сменяются лица, работавшие на совесть в тылу для фронта (доктор Вейс). Отменяются отданные мною приказания (комиссия осмотра тыла № 5464), чем подрываются нервы, и так натянутые у всех фронтовых, до меня включительно. (Ведь комиссия была создана по просьбе фронтовых — отменил доктор Артемьев.)
III. Для спасения Родины и по долгу службы настойчиво осмеливаюсь ходатайствовать перед Вашим Превосходительством:
1. Пресечь попытки разных лиц и партий провести у меня на фронте перемену личного состава, работой которого я был доволен.
2. Поддержать старую печать (по Вашему указанию). Открывающиеся новые газеты вызовут осложнения.
3. Объявить себя диктатором (неограниченным правителем) без флера, а ясно для всех (для народа).
4. Дать немедленно крестьянам землю (за плату хлебом), а рабочим хлеб за труд.
5. Под благовидным предлогом устранить генералов Кутепова, Витковского, Махрова, полковника Коновалова, доктора Артемьева, хотя бы на должности, где интриги их будут бессильны.
6. Вернуть доктора Вейса на пользу фронта.
IV. Я взял на себя смелость подать Вам этот рапорт, потому что не могу работать в создавшейся обстановке (ведь на телеграмму генерала Деникина я ответил донесением, что оборону Крыма ставлю для себя вопросом не только долга, но и чести).
Слово свое сдержал.
Честь свою я сохранил и тогда, когда уходил генерал Деникин.
Вы это знаете.
Но сейчас, если не изменится обстановка, ручаться за фронт не могу. Интриги разложат фронт.
Поэтому умоляю при Вашем несогласии с моим докладом снять с меня ответственность за оборону Крыма, так как уйти из армии в тяжелый момент не могу, назначьте меня туда, куда найдете нужным, хотя бы рядовым — я сделаю всё, чтобы не повредить делу и не запятнать своей чести.
Прошу этому верить.
V. Подаю этот рапорт Вам, в собственные руки, но ходатайствую, если найдете нужным, прочесть лицам по Вашему усмотрению.
Слащев».
Этот и другие рапорты Слащева Врангель в мемуарах называл «сумасбродными».
По словам Слащева, «единственным ответом на его рапорт была телеграмма главкома: „Приказ о земельной реформе в том духе, как вы высказываете пожелание, приготовляется и будет опубликован на днях. Врангель“». Как мы увидим далее, врангелевский закон все-таки отличался от того, что предлагал Слащев. Плата хлебом — это скорее налог на землю, а не выкуп земли. Если бы такой же налог платили и помещики с оставшейся у них земли, он бы уж точно не воспринимался крестьянами как выкуп и заставил бы их поверить власти. А врангелевский закон предусматривал именно выкуп земли крестьянами у помещиков, растянутый на 25 лет, причем ежегодные платежи были далеко не символическими.
Что касается требований Слащева уволить слишком «либеральных» генералов, то Врангель вел более разумную кадровую политику, оценивая своих военных и гражданских сотрудников не по их политической репутации и тем более не по слухам, которые ходили о них в обществе, а по их действительным боевым и деловым качествам и готовности продолжать борьбу с большевиками.
В отношении же того, что Слащев был человеком чести… Как мы увидим в следующей главе, Яков Александрович счел обиду на Врангеля и на союзников, предавших, как он думал, Белое дело, достаточным основанием, чтобы перейти на службу к большевикам, взгляды которых он никогда не разделял. Вряд ли так может поступать человек чести, тем более что в основе поступка Слащева лежали вполне меркантильные соображения: он наивно рассчитывал, что ему удастся сделать карьеру в Красной армии, что он получит под свое командование корпус, как и в Русской армии Врангеля. А получил он пулю в лоб.
H. E. Какурин считал, что во внешней политике Врангель являлся типичным авантюристом, готовым ради борьбы с большевиками пойти на союз с кем угодно. Что же касается политики внутренней, то, по мнению историка, Врангель, «опираясь на кучку реакционных сановников старого режима, стремился делать „левую политику правыми руками“. На практике это повело к обману народных масс рядом ничего им не дающих обещаний».
Например, в области земельных отношений «допускался переход помещичьей земли в собственность крестьян, но за выкуп, срок которого растягивался на 25 лет. В отношении рабочего класса правительство и администрация Врангеля отличались ожесточенной борьбой против рабочих организаций и профессионального движения. Наконец, в области административной практики правление генерала Врангеля знаменовалось произволом и насилиями разного рода чиновников и комендантов над местным населением».
«Таким образом, — резюмировал Какурин, — новая власть, сохранив все отрицательные черты прежнего правительства генерала Деникина, довела их до крайней степени своего выражения. Поэтому отношение местного населения, особенно крестьянства, к этой власти было резко отрицательным, что и выразилось в поголовном уклонении крестьянства от мобилизаций, когда Врангель систему добровольчества в старой „добровольческой“ — ныне названной им „русской“ — армии пытался заменить системой обязательной воинской повинности. При отрицательном отношении к власти широких слоев населения ей приходилось рассчитывать только на те штыки, которые ее выдвинули и поддерживали». Армия же, по его мнению, в течение Гражданской войны переродилась в совершенно обособленный военный организм, в ремесленников, сражавшихся уже не во имя идеи, а ради наживы, которая являлась для них побудительной причиной к продолжению войны: «Превращаясь в армию профессиональных наемников, Добровольческая армия быстро усваивала все отрицательные черты наемных войск; ее дисциплина была своеобразная, в ней установилась не юридически, но фактически система выборного начала не только в отношении низших, но и высших начальников. Те и другие, чтобы не утратить своей популярности в войсках, должны были закрывать глаза на грабежи и насилия войск. Высшее командование, в лице отдельных генералов, вело между собою ожесточенную борьбу за первенство. Первой задачей генерала Врангеля в области военной явилось окончательное подавление самостоятельности и оппозиционных настроений в казачьих войсках, что выразилось в устранении от командования Донской армией генерала Сидорина как опасного конкурента и в предании его суду».
